Карой Сакони - Дивное лето (сборник рассказов)

— Стало быть, ты не уехала? — окликаю ее. — Опоздала к поезду или еще что приключилось? — Потому как раньше она говорила, что у нее, мол, есть время до отхода поезда, по ей неохота торчать в привокзальном буфете.

— Нет, я не опоздала.

— Тогда в чем же дело? — Я подошла к калитке и отодвинула щеколду. — Заходи, нечего тебе там забор подпирать. Ну заходи же!

Она едва волочила ноги, со стороны подумаешь, будто тяжелобольная; ей бы мои хвори да заботы, посмотрела бы я, как она тогда бы ползала. Я распахнула калитку и посторонилась, чтобы дать ей пройти; руки у меня все в земле были, я сорвала пук травы, кое-как обтерла пальцы.

— Может, подсобишь кое в чем по саду, — говорю ей. — Палую листву сжечь надо. — Она мне и на это ни слова. — Ну-ка, закрой калитку, видишь ведь, у меня руки в земле.

Она толкнула калитку плечом, но вышло это у нее куда как неловко: подолом зацепилась за гвоздь, так и располосовала юбку — а ей и горя мало. Сумку она поставила на землю возле самой калитки.

— Бери свои пожитки, — говорю я ей, — и неси в кухню. Сейчас и я за тобой приду.

Она нехотя подняла сумку; уж и не знаю, что она туда набила, а только видно было, что поклажа оттягивает ей плечо.

— Неможется тебе, что ли? — спросила я ее напрямик.

— Я совершенно здорова, — отозвалась она. И остановилась среди виноградных саженцев. Одета она была в какое-то немыслимое тряпье, а поверх наброшена тонкая вязаная кофтенка; лопатки, того гляди, пропорют одежду, до того она была худющая да плоская: ни бедер, ни зада. Волосы заплетены в косу, несколько темных прядок выбились, и оттого испитое лицо ее казалось еще бледнее; одни глаза в пол-лица, точно ее напугали когда-то, вот и остался с тех пор этот всполошенный взгляд. — Дождь собирается. — Она подняла глаза к небу.

— Может, и соберется, — поддакнула я. — Ежели оттуда задует. — И я махнула рукой в сторону леса и гор. — Ежели оттуда задует, то уж точно дождя не миновать.

— Гроза будет страшная, — сказала она, и ее передернуло.

— Э-э, девка, видать, и вправду захворала ты, — говорю ей. — Да и зябко тебе, должно быть, в этакой хлипкой одежонке. Ступай-ка ты на кухню, сейчас с тобой печку затопим, в момент согреешься.

— Печку затопим? — Она оживилась, и даже лицо у нее вроде бы посветлело. Потом покачала головой. — Уверяю вас, тетя Веронка, я ничем не больна.

— Ну и ладно, ступай в дом, — говорю, — я только докончу листву сгребать, а то вишь как темнеет. Иди, я сейчас.

Смотрю это я, как она идет по дорожке, и думаю: все же какой-то червь ее гложет, неспроста она так исхудала. Глядишь, еще мне на старости лет придется с лей нянчиться. Брела она неуверенно, будто и не знала, в какой стороне дом находится; вот скрылась за беседкой, а я притворила калитку, как положено, и задвинула засов. Сгребла опавшие листья из-под деревьев, выполотую сорную траву затолкала в корзину; сумерки сгустились так, что теперь уж ни за какую работу не возьмешься. Начал накрапывать дождь, и, пока я дошла до навозной кучи и вывалила мусор из корзины, сверху лило вовсю. Ветер захлестывал струи дождя в лицо, но не в моем характере было уйти в дом, пока не уберу все по местам. Сроду не любила бросать дело на середине. Я занесла корзину в кладовку, повесила ее на крючок; у меня в хозяйство каждая вещь свое место знает: садовый инструмент начищен до блеска и составлен в угол, серп повешен острием книзу на стене рядом с секатором и пилой, бечевка сложена в коробку из-под обуви, молоток и клещи — в старом ящичке, покойный муж мой сам смастерил его и перегородочками отделил гвозди и болты — погнутые, заржавелые — от новых, и все они по величине разложены, так что нет нужды часами искать, когда что понадобится; я всегда знаю, где что лежит и где что взять. Так уж привыкла: не по себе мне, когда в доме, в кладовой, во дворе, в саду или в птичнике что не в порядке.

Я подхватила метлу и успела еще кое-как смахнуть куриный помет; дождь разошелся вовсю уже, и пыль прибил, да только не хотелось мне, чтобы нечистоты размокали во дворе. Куры уселись на насест, мне только и оставалось, что захлопнуть за ними клетушки. Потом я сменила воду в собачьей миске, хотя сегодня пес вполне мог бы напиться сточной воды, но уж такая у меня привычка — сполоснуть собачью плошку и налить на ночь свежего питья. Собаки во дворе не было видно, должно, рыскает где за огородами, ну, ничего, ненастье загонит ее в конуру. Я сполоснула руки в бетонной колоде под водостоком. Ливень забарабанил по крыше, зажурчал по водосточной трубе, выхлестывая наружу, — надо бы отремонтировать водосток, подумалось мне, да где найдешь мастера. Потому как желающих подрядиться на такую вот работу — мелкий ремонт, починку — днем с огнем не сыскать. Сколько раз я то одного, то другого просила зайти ко мне: знай плечами пожимают, даже кто победнее и те нос воротят, часа свободного, вишь ли, не могут выкроить. А вот денежки получить за здорово живешь охотников много развелось. Работящего человека, такого, кто с душой бы брался за дело, почитай что и не встретишь. Если и подрядится какой ловкач, тоже добра не жди. Приставит лестницу к стене, влезет на крышу, прокопается наверху с полчаса, молотком постучит для отвода глаз, и там, глядишь, он уж и слез, тащится на угол, пивком освежиться; обратно придет — в затылке почешет и задаток просит, хотя работы ни на грош не сделано, у всех известная песня — завтра, мол, доделаю. Так лестница и стоит у стены неделю-другую, пока сама ее не уберешь на место, а работничка ищи свищи — унесла нелегкая.