Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

Но из вещей прошлого, воскрешенных мужчинами, больше всего меня поразила машинка для самодельного изготовления сигарет, цены на эти реликвии сороковых годов, которыми завалены лавки старьевщиков, неуклонно растут. На моих глазах за одну такую заржавленную штуку с валиками для бумаги и шприцем для заполнения сигареты табаком заплатили пять тысяч лир.

У кого нет вкуса к старинным вещам и возможности платить за них, тот заходит в табачную лавку и покупает современную машинку и пачку папиросной бумаги, на которой, как и полвека назад, стоит клеймо в виде подковы и ненавязчивая надпись: «приносит удачу, ибо оберегает от неприятностей, связанных с применением менее чистой бумаги».

Но машинка — только первый шаг. Конечная цель — закручивать сигареты пальцами. Это большой плюс в утверждении мужского начала, говорят психологи, настоящие мужчины всегда делали самокрутки. Легендарный Бо Жест, сержант Иностранного легиона, свертывал сигарету одной рукой. Ковбои на всем скаку засовывали руку в карман и вынимали оттуда уже свернутую сигарету.

Я видел, как молодежь занимается трогательными упражнениями. Первые сигареты ни на что не похожи: вздуты посередине, крошатся на концах, иногда приходится законвертовывать их, как конфеты. Секрет, по-видимому, состоит в том, чтобы меньше класть табаку в середину.

Говорят, что у человека, хоть раз попробовавшего курить самокрутки, фабричные сигареты вызывают отвращение: и бумага-то у них слишком толстая, и на вкус они какие-то пресные. Но ясно, что больше всего привлекает в самокрутках ритуал их изготовления: извлечение кожаного футляра с папиросной бумагой, вытягивание зубами шнурка, чтобы открыть мешочек с табаком, совсем как на Дальнем Западе, и, наконец, сенсационный номер, проделываемый одной рукой, от которого вся компания может разинуть рот.

Девушек неодолимо влекут к себе мужчины, которые закручивают сигарету руками. Но степень риска здесь высока. Например, самый опасный момент — склеивание сигареты языком. Для этой операции противопоказаны как робкие, так и слишком грубые действия. Языком полагается смочить бумагу ровно настолько, чтобы сигарета не лопнула во время курения, подобно стручку спелого гороха. Неловкие движения языком могут привести к катастрофе: табак с бумагой попадает в рот и тогда не отплеваться и за полчаса. Девушка, которая прониклась было к вам симпатией, может уйти навсегда.

Меня в нем раздражает не то, что он умеет сохранять спокойствие в самые напряженные моменты, а то, что он постоянно невозмутим. Если мы идем пешком, то он говорит размеренно, останавливаясь всякий раз, когда нужно подчеркнуть какую-нибудь мысль. Его не смущает, что светофор на переходе уже полминуты горит зеленым светом, а затем начинает мигать, предвещая неизбежное «стоп». Он взвешивает каждое слово, делает паузы и отмахивается от меня с горькой улыбкой, словно я сказал что-то непотребное, когда слегка изменившимся голосом я перебиваю:

— Короче, ты хочешь сказать «да» или «нет»?

Если он за рулем, а движение идет в несколько рядов, он выбирает один из них, и баста. Он не шарахается налево и направо в поисках колонны, где машины движутся быстрее, не возмущается: почему, черт возьми, мы все время ошибаемся в выборе ряда. Если мы едем по автостраде, то он безмятежно держится за руль, словно за перила смотровой площадки. Ни один мускул не дрогнет на его лице, например, из-за того, что мы в двенадцатый раз переезжаем на другую сторону автострады Милан-Болонья по причине ремонтных работ или из-за того, что целую вечность плетемся за громадиной с номерным знаком «ТИР». [22] Междугородные перевозки.

Если мы совершаем коллективную поездку и автобус не отправляется, потому что после четверти часа, отведенной для покупок, среди собравшихся не хватает одного, то этим одним оказывается он. Когда он с улыбкой на лице наконец появляется, то ему и в голову не приходит, сколько гектолитров адреналина выброшено в кровь у участников экскурсии. Если же мы, напротив, путешествуем по железной дороге и в проходе показывается контролер, то он не вскакивает на ноги, чтобы лихорадочно вывернуть карманы в поисках билета, а продолжает читать газету и только одной рукой лениво шарит в кармане.

Придя в ресторан, я целиком полагаюсь на гастрономические познания официанта, выбираю, заказываю и киваю соседу в знак того, что теперь его черед. Он же зачитывает вслух все меню, по ходу делает замечания и, наконец, на чем-нибудь останавливается, внося необходимые уточнения, вместо обычного швейцарского сыра требует овечий, но непременно сардинского производства. В ожидании блюд он не грызет хлебные палочки и не отхлебывает вина, не отдирает пальцем наклейку на бутылке с минеральной водой и не делает из ножа и вилки чего-то вроде щипцов для орехов. Он расслаблен, не раскачивается на стуле. Если для приятного времяпрепровождения рассказывают анекдоты, он внимательно выслушивает других, смеется не механически и собирается с мыслями, чтобы рассказать что-нибудь свое.