Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

Я отыскал старые школьные фотографии и сравнил их с теми, которые ежегодно приносит домой сын. Прежде всего я изучил их с обратной стороны и заметил, насколько изменилась манера расписываться. Каждая из подписей моих одноклассников занимала по крайней мере десять квадратных сантиметров. Имя и фамилия (верней, фамилия и имя) писались мелкими буквами, зато от последней гласной начинался росчерк, уходивший куда-то вниз, а затем прихотливо возвращавшийся к исходной точке, либо взвивавшийся вверх и заключавший целое в довольно изящную виньетку. Это был доведенный до высшего совершенства эстетизм. Некоторым даже нравилось менять давление на самописку и кокетливо утолщать вертикальные элементы гласных и, напротив, утончать их изгибы.

Теперь же мне вдруг стало не по себе: мы были не лицеисты, а, скорее, канцелярские крысы или писцы старинных приходских книг. Шариковые ручки, несомненно, лишили подписи их эпического характера, сделали более однообразными, от завитушек и росчерков не осталось и следа. Привычка мерить все наличием или отсутствием «кавасаки» сказалась и на почерке: даже рука отказывается двинуться на миллиметр дальше, чем нужно.

Перейдя от подписей к групповой фотографии, я утвердился еще в одном впечатлении: не только современная молодежь носит своеобразную униформу — майку с крокодилом или кожаную куртку, джинсы и сапожки. У нас тоже была своя форма: огромные сандалии с короткими чулками, брюки как у зуава и пиджак с выпущенным наружу воротником рубашки а-ля Робеспьер, значок в петлице (итальянской либеральной молодежи или «Католического действия»). [21] «Католическое действие» — политическая организация, продолжавшая при фашизме деятельность католической, так называемой «Народной партии». В 1943 г. на ее основе была создана христианско-демократическая партия. У некоторых значки справа — явный признак старого, не раз перелицованного, доставшегося от родителей пиджака: не окажись петлица на правом лацкане, никто об этом и не догадался бы. И вот ведь в чем парадокс: раньше к поношенной одежде относились как к прискорбному факту, теперь же, чем больше она выцвела и потерта, тем больше гордится ею обладатель.

Я обнаружил еще одно трогательное обстоятельство: на фотографиях моего класса вечно кто-нибудь умостится в ногах у стоящих в первом ряду. Это, конечно, коротышки. Для заполнения переднего плана использовали почти микроскопических одноклашек, в то время как дылды были второгодниками и стояли обычно на скамейках в заднем ряду. Нынешние ученики выглядят отрядами парашютистов, переодетых в гражданское платье: все одинаково высокие — и успевающие, и второгодники. Коротышек больше не существует, и поэтому никто не соглашается сесть у ног стоящих в первом ряду.

Одноклассники в мои времена были подвижнее и разношерстнее, чем нынешние. Прически, например, сильно отличались друг от друга: кто расчесывался щеткой, кто пользовался брильянтином, у одного пробор проходил посередине, у другого — справа, а на остальных трех четвертях черепа кудрявилась какая-то немыслимая растительность. Кое-кто в жизни никогда не причесывался. Головы современных учеников представляются мне сознательно патлатыми на один манер.

Но больше всего меня поражает перемена в лицах. Лица, которые смотрят на меня со старых школьных фотографий, говорят сами за себя: этот — зубрила, тот не прочь списать домашние задания, этот — наушник, тот — придурок, неизменно принимающий на себя все шишки, а вот этот сумеет постоять за себя и перед учителем. К тому же почти на всех старых снимках всегда обнаруживаю ученика, который еле удерживается от смеха, потому что сзади его кто-то щекочет.

На современных фотографиях царит атмосфера благополучия, к которому примешивается нотка протеста. У всех такое стандартное тоскливо-ироническое выражение лица, что начинаешь удивляться, как же эти ребята согласились участвовать в лицемерно-патетическом ритуале окончания учебного года.

Конечно, я нахожусь под влиянием сильных предубеждений, и через тридцать лет сын мой наверняка обнаружит в своих школьных фотографиях все то, что я обнаружил в своих. Какие бы революции ни происходили на свете, люди стареют и глупеют по-прежнему, это единственное, что никогда не меняется.

До сих пор прически, косметика, длина юбок, туфли, чулки со швом позволяли одним только женщинам чувствовать себя дамами тридцатых или сороковых годов, а то и конца девятнадцатого века. Теперь и мужчины находят удовольствие в стиле ретро: я вижу лицеистов с накрахмаленными воротничками, волосы, намазанные брильянтином, как у Рабальяти, вижу твидовые пиджаки и жилетки в стиле Фитцджеральда.