Если бы случилось что-то не из ряда вон выходящее, мы бросились бы бежать. Не дожидаться же головомойки просто за то, что рядом стоял. Потому что так всегда. Один парень пинает мяч, мяч летит в окно, и десять человек за это огребают.
— Я всех вас призову к ответу.
Так сказала миссис Квигли — вернее, прокричала из-за стены, когда Кевин разбил ей окошко мячом. Не видя нас, она отлично знала, кто мы такие.
— Я знаю, кто вы такие.
Мистер Квигли давно умер, а миссис Квигли была совсем не старая, значит, его порешила. Почему-то нам казалось это чрезвычайно логичным. Мы даже предполагали, что миссис Квигли растолкла бутылочное стекло и начинила им омлет для мистера Квигли — я высмотрел такой способ убийства в «Хичкок представляет» и нашёл его осмысленным. Кевин разболтал своему папане. Тот посмеялся и сказал, что миссис Квигли попросту занудила супруга до смерти, но наша версия нравилась нам больше. Однако мы совсем не боялись миссис Квигли. Она ненавидела, когда мы сидели на её стене, всячески нас гоняла, стучала в окно то на первом этаже, то на втором.
— Чтобы мы не догадались, что она безвылазно сидит в гостиной и таращится из окна.
Нет, не боялись мы миссис Квигли, отравительницы.
— А чего её бояться. Насильно же она отраву не скормит.
Действительно, что миссис Квигли могла сделать с человеком? Только отравить. Была бы она малорослая и в морщинах, тогда ещё был бы смысл бояться, а она была покрупнее моей мамани. Крупные, толстые тётки — это нормально. Бояться надо малорослых, мизерных тёток и дюжих дядек.
У миссис Квигли не было детей.
— Она их съела.
— Ну, знаешь!
Это уж был перебор. Кевинов брат предложил более здравое объяснение:
— У мистера Квигли висел на полшестого!
Через стену мы ни разу не перелезали, чем я и оправдывался перед папаней и маманей, когда миссис Квигли нажаловалась. Раньше она такого себе не позволяла. Родители, как водится, заперли меня в комнате, пока не решат, как со мной поступить. Я терпеть не мог эти манёвры, но толк от них был, и немалый. Высиживать в комнате приходилось часами. Я принёс в комнату книги, машинки и прочее, но сосредоточиться на чтении не получалось, а с машинками играть в ожидании казни — ведь дело было в субботу — как-то глупо. Тем более — войдёт папаня, а я с машинками играю. Сразу выводы сделает. Мне хотелось, чтобы он сделал совсем другие выводы. Нужно было изобразить, что уроки давным-давно сделаны. Темнело, но, чтобы включить свет, надо подойти к двери, а подходить к двери было нельзя. Я сидел на кровати в углу, дрожал, клацал зубами. Аж челюсти заболели.
— Объяснись.
Ах, это коварное «объяснись», эта ловушка. Что бы я ни сказал, всё теперь будет неправдой.
— Объяснись, кому говорят.
— Я ничего плохого не…
— Это мне решать, — сказал папаня, — Объяснись.
— Я не виноват.
— Объяснись.
— Не виноват.
Повисло молчание. Папаня внимательно посмотрел мне в левый глаз, потом в правый.
— Ничего я не делал, — проблеял я, — Честное слово.
— И из-за твоего «ничего» миссис Квигли пошла через всю улицу….
Всего-то пять домов.
— …чтобы на тебя, невиноватого, пожаловаться?
— Ничего я не знаю, не я это.
— Что «не ты»?
— Что она сказала, то и не я.
— А что она сказала?
— Ну я ж не знаю. Я ничего плохого… Честное слово, папочка. Папочка. Ей же Богу, чтоб мне провалиться. Крест на сердце кладу. Вот, смотри.
Я перекрестил левую сторону груди. Всегда так делал, если вру, и ничего, не проваливался.
Но сейчас-то я не врал, действительно ни в чём не был виноват. Разбил-то окно Кевин.
— Но чего-то ради она же примчалась, — сказал папаня.
Дела шли на лад. Папаня дрался, только когда бывал не в духе. А сейчас он был в духе.
— Наверно, думает, что я виноват.
— А ты не виноват.
— Ага.
— Точно?
— Ага.
— Скажи «да».
— Да.
Это маманина фраза: «Скажи „да“», и всё.
— Я только…
Уверенности в том, что я говорю умное, нужное, совершенно не было, но поздно идти на попятный, это у папани на лице было написано. Маманя села прямо и сверлила глазами папаню. Мелькнула мысль рассказать им обоим, что миссис Квигли отравила мистера Квигли, но я не поддался соблазну. Папаня никогда не верил сплетням.
— Я всего делов-то: на стене сидел.
Папаня мог и ударить, но просто сказал:
— Вот и не сиди у неё на стене больше. Ладно?
— Ага.
— Скажи «да», — эхом отозвалась маманя.
— Да.
И всё! И на этом всё закончилось. Папаня огляделся, ища, на что бы отвлечься. Ага, проигрыватель. Папаня повернулся спиной; значит, разрешается идти. Невинный. Без вины виноватый. Неправедно осуждённый. В тюрьме приручал птиц и стал специалистом по орнитологии.
Читать дальше