Антонио Табукки: Рассказы

И я трахал их как следует, не различая возраста, можете мне поверить на слово, всем им было меньше тринадцати, потому что к тринадцати годам негритянки уже женщины в полном смысле слова, в этом я знаю толк. И после того как я славненько их использовал, вот этим моим пистолетом, я зову его Мария Заступница, потому что он не раз меня выручал, вот этим моим дружком-пистолетом я и завершал дело, пробовал задницы этих шлюшек, я засовывал ствол им в попки, и они, ох, как они тряслись, если бы вы видели, а я, пум-пум, два выстрела, только два, достаточно, чтобы продырявить их потроха, а после этого интенсивного угощения нужно было видеть их папаш, какими разговорчивыми они становились, предавая даже родных братьев, все после того, как их дочурок возвращали им с двумя пулями в животиках, потому что детей эти активисты имели много, да, да, даже слишком, негры делают их кучами, но и у нас, к счастью, кучи пуль.

И тогда Иоанна, шатаясь, вышла из автомобиля, подошла к дереву и осталась там стоять, согнувшись пополам, словно ее тошнило, послышался стон, затем смех, как будто у нее случился приступ истерики, и в то мгновение, когда двое ее друзей, выпрыгнув из машины, поспешили к ней на помощь, черный <����мерседес> был уже далеко, виден был только свет его подфарников на перекрестке у парка Эдуарда VII; Мишель и Тиаго сказали: Иоанна, мы проводим тебя домой. Но она ответила: нет, я хочу прийти в себя, побыть немного на свежем ночном воздухе, и потом, я не хотела бы сейчас встретить кого-нибудь из домашних, нет, спасибо, проводите меня до подъезда и оставьте, я хочу побыть одна. И они ушли, плечо к плечу, с опущенными головами, словно чувствуя свою вину, вину за все, и когда повернулись, чтобы помахать ей рукой, то увидели, что она улыбается неестественной, пугающей улыбкой.

Эта история должна была бы окончиться именно здесь, когда все разошлись и каждый пошел своей дорогой: прочь люди, которых эта мерзкая ночь связала одной судьбой, прочь машина с ее омерзительным водителем, прочь и сама ночь, достигшая пика и готовящаяся уступить место нарождавшемуся дню. Но тот, кто воображал себе, как должны были развиваться события той ночи, в этом месте испытывал смутное беспокойство и печаль, оттого что эта история на том и завершится, растворится или, найдя тайное убежище, спрячет в нем самое себя со всем, что она вызвала в чьей-то душе. И тогда, поддавшись искушению, чистому искушению, воображение того, кто думал об этой ночи, направилось вслед за Иоанной, которая шла по улице, потому что Иоанна так и не поднялась к себе, а направилась в сторону площади Браанкамп, и он следовал за ней, когда она переходила улицу Алешандри Эркулано, Иоанна ступала медленно, словно никуда не спешила и знала, что все, что ожидало ее, неотвратимо; он видел, как она пересекла короткую Родриго Фонсека, свернула на Эшкола Политекника, затем на Сао Мамеде и дальше по Педро Куинто, цок-цок, ее каблучки цокали по мостовой, и никого, кроме нее, не было в этой холодной ночи тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Иоанна подошла к дому Тадеуша, там у входа, опершись о косяк, стоял он, Тадеуш, который ничего ей не сказал, лишь улыбнулся, как бы говоря: я ждал тебя, я знал, что ты придешь и что ты не станешь противиться искушению. И она кивнула в знак согласия, словно признавая, что пришла, потому что должна была прийти, что нельзя сопротивляться тому, что должно сделать. Она склонилась над сточной канавой, тянувшейся вдоль тротуара, взяла на руки хватающую воздух рыбину и сказала Тадеушу: мы не можем оставить умирать вот так бедное создание, надо отнести ее в дом и положить в воду, и он, ничего не ответив, отступил, давая ей пройти. И в тот момент, когда Тадеуш закрывал дверь подъезда, воображение того, кто представлял себе ту ночь, нарисовало сюрреалистическую картину, как они поднимаются по лестнице верхом на умирающей рыбине и, что любопытно, рыба с каждым слабеющим взмахом хвоста все быстрее скользит вверх по спирали лестницы, один оборот, второй, третий, а затем ввинчивается в вихрь, который вырывается из дома, пройдя сквозь стены и время: упрямая, маслянистая, умирающая, но неутомимая рыбина мчится вперед, год за годом, сквозь проходящую жизнь, сквозь десятилетия, чтобы однажды явиться ему, тому, кто сейчас воображал ту случившуюся давным-давно ночь. Явиться... где?

Может ли взмах крыльев бабочки в Нью-Йорке вызвать тайфун в Пекине?

- <����Я, нижеподписавшийся, фамилия, имя, желаю сделать чистосердечное признание во всех поступках, совершенных мною во имя ложно истолкованного понятия справедливости, внушенного мне людьми, воспользовавшимися моей наивностью; поступках, в которых сейчас я глубоко раскаиваюсь>.