Антонио Табукки: Рассказы

Наверняка Тиаго так и сказал, что он демократ и что хотел бы знать, кто этот человек. Именно эти слова он, несомненно, должен был сказать той ночью, а вовсе не говорить о какой-то рыбе, потому что в тот момент не было никакой рыбы, она существовала только в воображении того, кто представлял, как должны были бы разворачиваться события той ночи. На самом деле был только мрак улицы перед входом в парк и четверо молодых людей, застывших от ужаса под дулом пистолета, направленного на них из окошка автомобиля. Неоновая вывеска <����Золотая гитара> погасла уже полностью, официант в белом переднике появился на пороге, огляделся вокруг и, конечно, заметив автомобиль с потушенными фарами и четверых людей с поднятыми руками, поспешно опустил дверную решетку и скрылся внутри, не зажигая света.

Однако рыба все же в этой сцене присутствовала. Даже если ее и не было той ночью, сейчас в ночи, порожденной воображением, она есть, и Иоанна держит ее на руках, словно баюкая, и оглядывается в смущении, а Тиаго говорит: что ты делаешь, брось ее, оставь лежать в канаве, разве ты не видишь, что она больная?

Иоанна нагнулась над канавой и подобрала свою сумочку, которую рука выбросила из окошка, сейчас эта рука сжимала письмо, а голос произнес: вот и секретик, не правда ли, принцесса? Вероятно, у Иоанны перехватило дыхание, она попыталась что-то сказать и не смогла, тогда за нее сказал Тиаго: это письмо ее жениха, вы не имеете права его касаться. Ах, сказал голос, как интересно. Рука быстро вскрыла конверт, вытащила письмо, и в полной темноте голос, как если бы у его владельца были кошачьи глаза, прочел: Иоанна, любимая моя, почти все документы готовы, думаю, что мы сможем пожениться уже через месяц, в декабре. Голос прервал чтение и засмеялся: смотри, как романтично. Вы не имеете права читать это письмо, повторил Тиаго, подходя к окошку. И в этот момент жирная рука, сжимавшая пистолет, с невероятной быстротой взлетела вверх и ствол пистолета ударил Тиаго прямо в рот, послышался звук крошащихся зубов. Тиаго согнулся пополам, выплевывая зубы и кровь, дверца машины открылась, из машины вышел человек в широкополой шляпе, скрывавшей лицо, и произнес: политическая полиция, предъявите документы. Он сказал это Тиаго, уже убрав пистолет, сунув руки в карманы и опустив лицо, словно разглядывая башмаки своих пленников, но обратился именно к Тиаго: твои документы, педерастик демократический, и Тиаго с носовым платком, засунутым в рот, чтобы остановить кровотечение, пробормотал или, точнее, прохрипел что-что, что могло означать ответ, и отрицательно покачал головой, и как раз в этот момент Тадеуш спустился с лестницы и вышел из подъезда.

Тот, кто воображал, как должны были разворачиваться события той ночи, ясно видел, как Тадеуш выходил из подъезда именно в то мгновение, когда Тиаго выплевывал кровь и хрипел в носовой платок, не в состоянии произнести ни слова. Но что странно: тот, кто думал обо всем этом, одновременно видел Тадеуша за шторами окна, там, наверху, на втором этаже, в темноте своей комнаты. Почему тот не спустился раньше, спрашивал он себя в своем воображении, почему ждал, чтобы события подошли к этой точке? Во всяком случае, бесполезно было зацикливаться на этом вопросе, смысл имело только то, что сейчас Тадеуш находился там, он спустился, он присутствовал, он открыл дверь и сказал громким и четким голосом: я знаю этого господина и могу поручиться за него.

Что случилось затем, тому, кто воображал события той ночи, было бы трудно пересказать. В этом месте его воображение поражал своего рода паралич или сон: действия и события останавливались, а все персонажи той сцены замирали в своем движении. Картина, только что бывшая у него перед глазами, стала отдаляться, словно что-то влекло его прочь, какая-то сила, более мощная, чем порывы ледяного ветра той ночи, перенесла его на скамейку парка, стоящую на берегу озерка рядом с зарослями папируса, и с этого расстояния ему было трудно разобрать, кто как двигается, кто что говорит, кто хочет идти с Тиаго за документами, оставленными в его автомобиле на улице Сампайо Пина, точно напротив дома Иоанны, около двадцати кварталов отсюда или же в километре, если по прямой. Скорее всего, Тадеуш пожелал отправиться с Тиаго, и все остальные поддержали его, разумеется, все происходило именно так. Но человек из автомобиля проницательно и зло ответил: ты, поэт, оставайся в своем доме, среди своих книжонок и своих стихов. Так он должен был ответить. А Луизе сказал: а ты, малышка, сгинь, быстренько домой! Загадка, почему он приказал сесть в машину вместе с Тиаго лишь Мишелю и Иоанне; видимо, его не заботило, что Мишель иностранец, потому что подумай он об этом, то сообразил бы, что это не та история, которую стоило придавать огласке за границей, так как иностранные журналисты могли бы поднять по этому поводу большой шум. Как бы то ни было, Тадеуш вернулся к подъезду и остался стоять в круге света, опершись спиной о косяк; Луиза пошла вниз по улице, быстро удаляясь в сторону реки, тогда как Тиаго, Мишель и Иоанна влезли в автомобиль, который умчался на полной скорости; тот, кто воображал себе события той ночи, сидя в парке на скамейке, только сейчас обратил внимание на его марку: это был черный <����мерседес> старой модели, респектабельный автомобиль, вне моды, из тех, за рулем которых обычно сидит шофер в форме, а заднее сиденье занимает пожилая синьора.