Антонио Табукки: Рассказы

И в воображении того, кто представлял себе ту ночь, все начиналось сначала, словно в пантомиме или заколдованном царстве: от двери к креслам, от кресел к двери - метания несчастных созданий, заговоренных или осужденных на бессмысленное повторение одного и того же, вынужденных вновь и вновь проигрывать прелюдию к жестокому испытанию, которое ждало их в ночи и которое воображение того, кто представлял себе ту ночь, страшилось воспроизвести таким, каким оно было уготовано им судьбой.

Ну все, хватит. Наконец-то они спускаются по лестнице, лампочка на лестничной площадке первого этажа перегорела, кто-то спотыкается, слышится смех, Тиаго, не толкайся (голоса Луизы и Иоанны), не стройте из себя девушек (голос Тиаго), они уже на первом этаже, щелкает кнопка, приводящая в действие замок, клик, они на улице, ага, теперь они избавились от порочного капкана фразы, делавшей их пленниками воображения того, кто представлял себе, как должны были бы развиваться события той ночи; они на улице, в ночи, перед слабо освещенным парком Принсипе Реал, редкие прохожие, точнее, вообще никого поблизости, словно и правда комендантский час, вокруг город-фантом, окна домов плотно зашторены, они на тротуаре, желают друг другу спокойной ночи и произносят другие невинные реплики в попытке прогнать грусть, которой этот вечер облепил их, словно сырой парус.

Автомобиль подкрался тихо, с потушенными фарами, они заметили его, лишь когда он остановился у самого тротуара, окно машины полуоткрыто, но внутри темно, невозможно различить пассажира, виден только ствол пистолета, направленного на них, он едва заметно перемещается, беря их на мушку, каждого по очереди, как бы в нерешительности, на ком остановиться и выстрелить. Затем очень низкий голос спокойно произнес: всем стоять, господа, повернитесь спиной ко мне, поднимите ручонки и замрите на минуточку. Именно так и сказал: ручонки, и в этой несообразной уменьшительности им послышалась сконцентрированная ненависть, и они почувствовали заставивший их задрожать холод злобы и мерзости, овеявший их спины, словно порыв ледяного ветра. Они стояли лицом к стене, невозможно сказать, сколько это длилось, но долго, им казалось, бесконечно. Полный абсурд: несколькими минутами раньше они беседовали о поэзии, а сейчас незнакомый голос, подкрепленный пистолетом, пригвоздил их к стене. Теперь ваши пиджаки, приказал голос, по одному, подносите их сюда не оборачиваясь. Первым это сделал Тиаго, который протянул свой пиджак на вытянутой руке, не поворачивая головы, словно стараясь избежать прямого контакта с угрожавшим им типом. Услышав, как выворачиваются карманы, как падают ключи и мелочь, Тиаго сказал: у меня в пиджаке ничего нет, если вы ищете деньги, то я ношу их в кармане брюк. Голос засмеялся, почти добродушно, а затем отрезал: ты что, педераст коммунистический, за вора меня держишь? Тогда кто вы и чего хотите, набравшись смелости, спросил Тиаго. И голос пообещал: это я скажу тебе позже, мышонок. Рука, торчавшая из окна машины, обшарила оба протянутых пиджака и, завершив обыск, бросила их в сточную канаву, тянувшуюся между автомобилем и тротуаром. А сейчас ваши сумочки, барышни, сказал он. Сначала ты, принцесса, приказал он Иоанне, мне любопытно покопаться в твоих маленьких секретах, я уверен, что при твоей внешности Марии-девственницы у тебя полным-полно секретов в сумочке, так ведь? Рука нырнула в сумочку, это была толстая рука со слегка припухшей тыльной частью и мощными короткими пальцами.

И в этот момент появилась рыба. Жирная, блестящая рыбина, которая как бы выскользнула из мрака автомобиля, угрожавшего жертвам той ночи: из окошка, зажатая в пальцах-обрубках толстой руки, выставилась рыбья морда, судорожно хватавшая ртом воздух. Какой-то бред: рука и морда рыбы, торчащие из окна черного автомобиля на улице Педро Куинто ноябрьской ночью тысяча девятьсот шестьдесят девятого года.

Все это было плодом воображения того, кто представлял себе, как могли бы развиваться события той ночи. И в этом месте его воображение произвело на свет рыбину. Что самое странное, ему казалось естественным, что во мраке ночи, с начавшимся мелким дождиком, со срываемыми ветром листьями, из окошка этого зловещего автомобиля выпадает рыбина. Плюм! Рыбина выскользнула из окна и шлепнулась в канаву между автомобилем и тротуаром, точно на то место, куда рука, державшая всех под прицелом, бросила пиджаки ребят и сумочки девушек. И там, в грязной канаве, рыбина замерла, чуть изогнув хвост и судорожно разевая рот. Она умирала. Это была жирная, умирающая от удушья рыба. Не трогай ее, закричал Тиаго. Он крикнул это Иоанне, которая встала на колени и взяла рыбу на руки, как берут баюкать ребенка. Не трогай ее, повторил Тиаго, это мерзость! Но Иоанна, казалось, не услышала этого возгласа отвращения и тревоги. Нельзя бросить умирать это бедное создание, сказала она со смущением, и Тиаго произнес, обращаясь к машине: я не коммунист, я демократ и хочу сейчас же знать, кто вы. Голос внутри автомобиля взвизгнул: что-что, а затем закричал: ах ты педераст демократический, ты меня за вора принял?!