Жигмонд Мориц - Мадьярские новеллы

— Смеешься? Стало быть, смеешься? Над мужем своим смеешься? Уху сварить не умеешь, только смеяться горазда? И чтоб я жил с такой бабой? Никогда! Чтоб я мучился с тобой? Да ни за что! Есть у меня два вола, телега, новая одежа — все это мое. Заберу с собой, а ты подыхай здесь одна. Что настряпаешь, то и слопаешь.

Он схватил с кровати сермягу и вышел. Вывел из стойла двух низкорослых волов, запряг, бросил сермягу на телегу, сам сел сбоку и, не говоря ни слова, выехал со двора. Даже ворота не запер за собой.

Молодица стояла у окна, но, увидев рассерженное лицо мужа, снова залилась смехом так, что не могла даже слова вымолвить.

А два низкорослых вола шагали, шагали себе по деревне. Возле школы свернули на Кородскую дорогу и, потихоньку выехав к кукурузному полю, поплелись до большого орехового дерева.

— Стой! — крикнул Михай. Ему, очевидно, что-то на ум пришло. — Беда!

Он окликнул волов, повернул их обратно и даже объяснил им почему:

— Печку-то ведь я сложил — я и сломаю!

И поехал обратно. Приплелся на двух волах. Ворота все еще стояли настежь. Ох, и злость же его взяла! Жена и вправду порядка не знает, даже ворота не замкнет после мужа. Ну, не беда, сейчас все одно. Он так и так не станет в них въезжать. Остановился перед домом, соскочил с телеги, зашел во двор, а со двора в сад. Там среди слив, под плетеным навесом, стояла печка, которую он сам сложил. Он завалил бок печки и, как человек, славно справившийся со своей работой, вышел на улицу. Вскочил на телегу и уехал — теперь уж навеки.

Когда он с двумя маленькими своими волами прибыл в родительский дом, вечерняя звезда стояла уже высоко.

— Ты как сюда попал? — накинулись на него. — Жена прогнала? Говорил я, что она чересчур бойка! Ну, сынок, быстро твоя служба закончилась! Стоило из дому уезжать! Всего неделю только и пожил с женой?

Так подтрунивали, подсмеивались над ним отец, мать и братья.

Михай крутил так и сяк, но не говорил о том, что случилось и почему он бросил жену.

— Характером не сошлись, — пробормотал он, когда пришлось все же признаваться. — С меня довольно.

— Ладно, сынок, ты ведь дома. Для тебя тут всегда место найдется, — сказала мать. Она, словно добрая наседка, рада была видеть всех детей возле себя; без Михая она все глаза проплакала, печалясь, что судьба его так далеко занесла: ведь пешком до них полчаса ходу, а на телеге с волами и вовсе три часа, потому что надо объезжать Халваньское болото.

Михай не хотел и самому себе признаться, что под добрым старым отчим кровом он уже не чувствовал себя, как дома.

Но когда вошел в стойло и привязал волов на прежнее место, он похлопал их по крупам и сказал:

— Не беда! Печку я все-таки сломал!

Прошел день, два, неделя. Все уже привыкли к тому, что все идет по-старому, и все как будто хорошо, только Михаю то одно, то другое не по нраву... Он уже привык быть хозяином, командовать хорошенькой молодушкой, как ему вздумается, а тут вдруг опять стал холостым парнем и попал под власть отца. Он уже привык и к вкусной еде, ведь как жена старалась состряпать получше, угодить мужу, старалась, чтоб ему полюбилась еда, — а теперь живи опять на тощих материных харчах. В доме вот сколько ртов, каждому понемногу достается. А хуже всего, что опять пришлось ночевать в хлеву вместе с братьями-горлопанами, на жесткой, кривой плетеной скамье. Ляжешь на нее и даже представить себе не можешь, что где-то любовно ждет тебя мягкая, теплая перина.

Словом, в субботу на заре Михаю вдруг что-то пришло на ум.

— Стой! — сказал он. — Беда!

Он кликнул тут же волов, запряг их в телегу. Даже сермягу кинул на телегу. Ему было немного стыдно перед мирными животными, боязно, а вдруг они превратно поймут его (ведь, кроме них, вокруг никого не было), поэтому он начал им объяснять:

— Поедем обратно, малышки! Надо печку починить, а то жене не в чем будет в понедельник хлеб испечь.

Волы, очевидно, одобрили его решение, ибо тут же тихо поплелись по пыльной дороге... Да и вправду в понедельник пекут хлеб, так оно заведено у каждой доброй хозяйки.

Ворота уже не стояли настежь, заботливо были заперты и даже заложены перекладиной. Но жена увидела в окно, что хозяин приехал. Выбежала, отворила ворота, и муж молча въехал во двор.

Соскочил с телеги, пошел в сад, взялся глину месить и мешать со стеблями подсолнечника.

К полудню управился. Хорошо сложил печку, даже сам удовлетворенно замотал головой. «Вот сложу еще несколько раз, — подумал он, — и любого цыгана переплюну».