Жигмонд Мориц: Мадьярские новеллы

— Священником? — услышав слова кума, церковный староста облегченно вздохнул. — Получи он приход, сразу пошел бы.

— У него и сейчас есть своя кафедра, и звонкая какая! Даже говорить с нее не надо, сама напроповедует хлеб насущный.

Кузнец озирался, оглядывая всех дикими глазами, словно бык, на которого наседают собаки. Учитель отрывисто рассмеялся: слава богу, деревня встала на его сторону.

— Ступайте, господин Мукич, убирайтесь восвояси! Нам с вами до сих пор не было дела друг до друга; пусть и впредь не будет.

— О, коли бы не было, коли бы не было! Ведь нам с вами хватило бы места на этом свете... Эх, много мерзавцев развелось на земле! — сказал кузнец, махнув рукой.

— Что такое?! — запальчиво воскликнул учитель.

— Мерзавец! — пробормотал кузнец и отвернулся.

Учитель, который вышел в баре из мужиков, так и вскипел, в нем разыгралась барская спесь.

— Вы, сударь, лучше прикусите язык, не то я вышвырну вас.

— Кого вышвырнете? — глаза старика загорелись за пепельно-серыми ресницами.

— Вас, пьяную свинью!

— Сам ты свинья, сукин сын! Пьяница! — но кузнец тут же овладел собой. — Каждое слово мне глотку жжет, но я назову твое имя, все скажу как надо, по-мадьярски.

Учитель побледнел, задрожал, судорожно засунул руку в карман.

— Выдать дочку за такого человека? Тьфу! Да на тебя и плевка жалко, сопляк!

— Ха-ха! — захохотал вдруг учитель, но лицо у него оставалось неподвижным. — Хочешь людям показать, как надо дочек выдавать замуж. Пусть, мол, с девкой поиграют, а как беда случится, мы поднажмем... Так, что ли? Поганый мужик!

— Это твой отец мужик! — завопил кузнец, ударяя кулаком себя в грудь. — Мой был дворянином!

И он угрожающе двинулся вперед.

Учитель сунул руку в карман и выхватил револьвер. Наставил на старика.

— Ни шагу, а то убью! — крикнул он пронзительно.

— Что, револьвер наставлять на меня?! — взревел старик. Глаза его налились кровью, и очертя голову он ринулся на учителя, прямо на револьвер.

Раздался выстрел.

Пуля вонзилась в стену, а учитель упал навзничь, сраженный ударом кулака.

Он был мертв.

Мужики сидели на лавке, на стульях, на кровати, прямо в шубах и сермягах. Ни один из них не шевельнулся. Пораженные, испуганные, смотрели они на то, что произошло.

С улицы донесся колокольный звон.

Кузнец смотрел вокруг безумными глазами, не понимая, что случилось.

Наконец заговорил церковный староста:

— Да, господин Мукич, слово свое вы сказали, истинно по-мадьярски.

Все поднялись. Арон Вак сказал:

— Бога вы не боитесь, господин Мукич, ведь теперь сгноят вас на соломе, в каталажке сгноят, и поделом! Конца службы церковной не могли дождаться.

Буркнул и третий мужик:

— Да, господин мастер, не так бы это надо. Теперь затаскают нас по судам как свидетелей; чумы на вас нет...

1909.

Михай пристально следил за неводом. Белокурые волны Тиссы так и загоняли в него рыбу; сеть разом оживилась, и Михай вытаскивал из нее великолепных жирных сазанов. Такое было изобилье, что мелочь он кидал обратно в воду — пусть подрастает. Попалось в плен и несколько сомов, степенно топыривших свои большие усы. Под конец обнаружилась и стерлядь, красивая, стройная стерлядь с серебряной спинкой.

— Боже милостивый, что за уха выйдет! — воскликнул Михай и подумал о своей женушке, которой был премного доволен (конечно, за месяц жену не распознаешь), и только с одним никак не мог примириться: не любит она рыбы. Как можно не любить рыбу! На Тиссахате есть два священных блюда: пшеничная каша, которую едят во время жатвы, и уха. Оба эти блюда — божья благодать; когда они стоят на столе, так и знай, перед тобой семя земли и дар воды. Но только умей их приготовить! А не умеешь — лучше не берись, иначе это будет святотатство.

Михай сложил рыбу в кошелку, подгреб к берегу, привязал лодку к свае водяной мельницы и крикнул мельнику:

— Дай тебе бог, дядя Гергё! Спасибо за одолжение.

— Хоть толк-то был? — крикнул мельник в окно.

— Да поймал несколько никудышных уклеек, линей и еще всякую мелочь, — закричал Михай в ответ.

Зачем знать рыбачьему старосте, какой большой выдался улов по его милости? Он и без того на всех зубы точит. Но, черт побери, он сам что ли Тиссу сотворил, никто не смей в ней даже головастика выловить!

Михай весело трусил домой с набитой до отказа парусиновой кошелкой, а дома снял со стены деревянное корытце и высыпал в него рыбу.

— Ну, голубка, — сказал он жене, состроившей кислую рожицу. — Свари-ка ушицы! Добрая выйдет уха!