Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

- Точно так, - отвечает Яан. - Точно так — мордой прямо в грязь.

- А тем временем день сменился вечером, - продолжает хозяин, - Яан и говорит: «Отец, что думаешь теперь делать?» А я говорю: «Теперь выпьем и обсудим наши дела». Потом пошли мы к своему быку, влезли на край телеги и горько призадумались, а народа уже не было, разбежались все, как муравьи. Тут Лийз говорит: «Поехали домой». А Яан в ответ: «С быком домой не поеду». Спорим мы так, водочку пьем, ругаемся и опять пьем. А потом Яан говорит: «Схожу-ка я на станцию, куда купленных быков и коров погнали, поищу того мясника». Я спрашиваю: «Что ты собираешься с ним сделать?» - «Пощекочу его меленько под сердцем», - отвечает Яан. А Лийз в слезы: «Вот-вот, начинается!» И пока мы так перекоряемся, Лийз как стегнет лошадь, и мы двинулись домой. Так это было, Яан?

- Так и было, - отвечает Яан. - Точно так — двинулись домой.

- И теперь вы здесь с быком и разбитой телегой, - заканчивает батрак.

- Не-не, не так все просто, - возражает хозяин. - Не так просто было с этим исчадием ада добраться до дома — черт бы меня побрал! На ярмарку он топал споро, а вот обратно- ну ни в какую. Копытами уперся, ревет, рогами телегу крушит. А уж как автомобиль навстречу случился, совсем конец света. Тут они оба взыграли- лошадь спереди, бык сзади, а телега между ними, будто бумажная. Мы, значит, все трое сиганули с телеги, забежали за дерево и кричим: «Будь что будет, а себя угробить не дадим!» И когда автомобиль с огненными глазами промчался мимо, лошадь с быком рванули так, что мы втроем еще долго чесали за ними. И не скоро их настигли, подправили телегу, обуздали быка. От задних колес одни обломки остались, так на дороге и валяются.

- И вот вы здесь со своим быком и телегой! - с укоризной повторяет батрак.

- Да, вот мы здесь, - продолжает хозяин. - Мы здесь и никак не доругаемся: Яан все еще рвется на станцию за мясником, Лийз ноет, быка, мол в хлев загоните, я же хочу еще поучить это сатанинское отродье. Хочу поучить, его, паршивца, чтобы знал, как на ярмарку ездить, его окоротаю, будет у меня как шелковый. Зараза такая, один стыд и позор через него. Все, кто на за нами ехал или навстречу, все склабились нам в лицо. Что, дескать, хозяин так и не отделался от своего быка? И смеялись над нашей разбитой телегой, над жердями вместо колес. Ну, я еще покажу, как я от быка отделываюсь, он у меня будет тише воды ниже травы, я его до тех пор не оставлю, пока на колени передо мной не упадет, пока не захнычет, как малое дитя. Сто крон и тех за него не дали, сотню жалких крон!

- Это мясник во всем виноват! - заорал Яан. - Поймать бы этого паразита, и можно быка оставить в живых!

- И бык и мясник — оба виноваты! - взревел отец. - Ты иди за мясником, а я поучу эту скотину.

Тут Лийз ухватила Яана за рукав и завопила:

- Никуда ты не поедешь! И мясника на станции давно уж нет, он давно со своим стадом в город поехал.

- Моормаа, заячий хвост! - крикнул хозяин, - уведи лошадь с глаз долой, закрой ворота, я хочу с быком силой помериться. Ах ты, дьявольское отродье, за него и ста крон не дали, а он телегу — в щепки, кадка с маслом летит в канаву, а от бочонка с салакой и запаха не осталось! Моормаа, заячий хвост, я тебе говорил, как он бочонок соленой салаки разнес, всю дорогу несчастными рыбешками устелил? А мне что — выбирать их из грязи да из песка? Невестка, та, правда, хотела спасти хоть что-то, плачет, собирает изгвазданную салаку в подол, а я говорю: «Брось эту падаль!» Она хнычет, а я говорю: «Брось эту падаль! Не желаю я, чтобы в Хансуоя ели салаку, из дорожной грязи подобранную! Этот висельник мне телегу расквасил, пусть он и салаку жрет. Ничего, он у меня почувствует на собственной шкуре, что значит буйствовать». Ох и проучу я его сейчас, ну, держись, скотина проклятая!

Тоомас Нипернаади стоял за дверью хлева и с интересом наблюдал за перебранкой хозяев. Два великана, отец и сын, расставив ноги, стояли друг против друга, как два вековых дуба, огромные, кряжистые, лица будто из обожженной глины, так что Лийз и батрак Моормаа рядом с ними казались малыми детьми. Два великана перекорялись, при этом бутылка водки переходила из рук в руки, доходя порой и до Лийз с батраком, пока не пустела и из отцовского кармана не появлялась новая. Так, в шуме и гаме, в питье и перебранке, шло время, солнце было уже высоко, а лошадь и бык по-прежнему стояли посреди двора — усталая, понуро-безразличная лошадь и свирепый, глядящий исподлобья бык.

- Моормаа, заячий хвост! - крикнул хозяин, - велел же я тебе убрать лошадь! Уведи ее с глаз долой!