Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

Он схватил девушку за руку, не разбирая дороги, на руках переносил через канавы и ручьи, набросил ей на шею плети хмеля.

- Вот ты уже и раскраснелась! - обрадовался Нипернаади. - Теперь тебе, наверное, жарко?

Они вернулись на хутор, оба пунцовые, разгоряченные. Нипернаади собрал поесть, порылся в погребе и кладовых, в клети и комнате.

И пока Кати ела, Нипернаади сновал по дому. Вскоре он явился с целым ворохом одежды.

- Взгляни-ка, что я нашел! - радости его не было предела. - Тут и юбки, и блузки, и сапоги, и платки, пальто и чулки. Посмотри, подойдут тебе? И выбирай смело, раз я даю, можешь брать смело.

- Нет, нет, - досадливо отмахнулась Кати. - Я ничего не хочу. Ты понабрал вещи своей прислуги, что здесь когда-то была, и предлагаешь мне. Нет, ты немедленно унесешь все до последнего лоскутка, отнесешь на прежнее место, слышишь, Тоомас?

Растерянный, беспомощный стоял Нипернаади с юбками и блузками.

- Отчего ты не хочешь ничего взять? - расстроился он. - Хозяин Хансуоя предлагает тебе от чистого сердца, а ты не берешь. В конце концов ты и в город не захочешь со мной поехать, а к пастору тоже не поедешь?

- Ах ты, глупый! - досадовала Кати. - Ты и в самом деле не умеешь отличать свое от чужого. Ведь это не твоя одежда!

- Но хозяин тут я! - упрямился Нипернаади.

Юбки он все-таки унес. И грустно сел рядом с Кати.

- Ты такой смешной, - сказала Кати, гладя руку Нипернаади, - все хлопочешь обо мне. Взглянул бы лучше на себя! Пиджак без единой пуговицы, карманы совсем расползлись. И башмаки прохудились, когда ты шел по дороге впереди меня, я все время видела твои ступни. Теперь ты дома, чего же не переоденешься?

Нипернаади улыбнулся, подумал и сказал:

- Знаешь, Кати, ты, наверно, права, но сначала мне хочется сходить в баню. Завтра же, как только все приедут, велю протопить пожарче баню, а потом ты меня просто не узнаешь!

Подоспел домой и Моормаа, не переставая ворчать, входил в комнату и выходил из комнаты, поел, поспал и снова ушел работать. Уснула и Кати. Нипернаади долго бродил по полям, смотрел, как кружатся листья, долго бродил по полям, смотрел, как кружатся листья, слушал птичий щебет, помог Моормаа косить, а под вечер вернулся на хутор. Кати трудилась в хлеву, накормила коров и свиней, а вскоре — слышно было — принялась доить. Возвратясь домой и обнаружив, что работу уже сделана, батрак возрадовался.

- Дельную девку привел! - сказал он Нипернаади. И, похоже, сам испугался своей похвалы, быстро отвернулся и ушел в дом. Не в его характере было кого-нибудь хвалить, он словно сам устыдился собственных слов.

- Побродяги этакие! - буркнул он в свое оправдание. - И чего шатаются по белу свету, эта девка и парень? Родственники, говорит, в гости, говорит, это кто же в самое-то горячее времечко принимать их будет? Только честных людей беспокоят. А может, жулики нарочно день выбрали, когда хозяина дома нет, чтобы лошадь украсть или корову? В наше время людям веры нет, ходят, с лица ангельские, а творят такое, что не приведи господь.

Вот так, ворча себе под нос, батрак преспокойно уснул, оставив ключи от хлева Кати.

К ночи Нипернаади отвел Кати спать в сенник, чуть поодаль от дома.

- Здесь тебе будет спокойнее, - объяснил он девушке. - А ну как ночью возвратятся родственники с ярмарки, шуму-гаму не оберешься, уж мне ли их не знать. Как начнут кричать, тут уж не поспишь. Вот тебе подушки, одеяла и простыни, а я пойду спать на сеновал. Спокойной ночи, милая!

Кати с грустью смотрела ему вслед.

Смотрела в темноту, пока слезы не выступили на глазах.

- Жених! - всхлипнула она. - Жених, обещает скоро свадьбу справить, а сам чурается меня ровно чумы. Бежит, рядом не приляжет. Не поцелует, уходит, как чужой. Обманывает он меня, точно обманывает, не мила я ему. Поди жалеет, что привел!

Наутро Тоомас Нипернаади проснулся от страшного крика и шума. Со двора неслись ругань, угрозы, бахвальство, словно его заполонили буяны.

Одним прыжком Нипернаади оказался внизу и стал смотреть. Прибывшие с ярмарки хозяева стояли посреди двора и собачились. Отец орал на сына, тот — на отца, а Лийз кричала на обоих, повисая на рукаве то у одного, то у другого. И все страшно злились на что-то, отпивали водки и бранились.

Два великана, отец и сын, пытались что-то втолковать один другому, а Лийз тем временем кружила вокруг них, как муравей, встревала, дергая того, другого, кричала, хотя на нее никто не обращал ни малейшего внимания. Телега изрядно пострадала, вместо двух задних колес торчали жерди, боковины и поперечины превращены в щепки, казалось, усталая лошадь впряжена в одноколку.