Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

Правда, Анне-Мари, давай завтра же начнем рубить гнезда для динамита.

Нечего время терять, и Йоона избавится от этого проклятия — мотаться на пароме туда-обратно и будет спокойно жить да песни распевать. Не нужно будет вскакивать, случись какому-то обормоту подъехать к реке, можно будет преспокойно закончить свою песню и начать следующую. Да и паром не будет нужен, река уйдет в узкое русло и через нее можно будет построить мост.

Странно, ты ничего не отвечаешь, Анне-Мари. Ты еще даже не поздоровалась со мной. Я сижу здесь уже который час, говорю, а ты притаилась, как птичка в своем гнездышке. И не оставляет, пока не сломит, не бросит в тяжелый сон. Только грудь ходит и ноздри раздуваются, как жабры.

Нет, ты, конечно, не спишь, ты прислушиваешься за дверью, ушки на макушке, и улыбаешься. Да и кто сейчас мог бы спать, сейчас, когда туманы стаяли с болота, солнце привстало и стаи ласточек кружат в самой вышине. Теперь им не до шуток, наверное, ласточкины гнезда уже полны птенцов, и каждый норовит высунуть пищащий клюв за край гнезда, и нет такой силы, которая смогла бы набить их утробу. Гляди-ка, уже скворцы вывели своих птенцов, теперь они целой стаей перелетают с пашни на пашню. Видно, нужно проглотить еще не одно сотню тысяч червячков и букашек, прежде чем крылья окрепнут, чтобы выдержать дальний полет на юг над лесами и морями.

Анне-Мари, да пойми же, я люблю тебя!

Скажи только слово,одно словечко, надо же мне знать, что ты тут, за этой дверью.

А может, хочешь, чтобы я сыграл тебе?

Хватит разговоров, ты со всем согласна и хочешь теперь послушать музыку? Верно, я же обещал сыграть тебе, еще там, в сарае, помнишь?

Он взял свой инструмент, расположился поближе у двери, раз-другой прошелся пальцами по струнам, потом прислушался и заиграл. Это была какая-то полька, быстрая и шумная. Пальцы будто пританцовывали на струнах. Лицо осветилось улыбкой, глаза подобрели. Было видно, что он и сам наслаждается своей игрой.

- Хорошо, Анне-Мари, правда? - спросил он.

И тут скрипнула задняя дверь трактира и на пороге показался Кюйп. Сонный, он прикрыл глаза от солнца. Ослепительно сияли его белая рубаха и штаны.

- Кто там колобродит всю ночь? - крикнул он, держа руку перед глазами и пытаясь смотреть сквозь пальцы. - Что, на ярмарку или на свадьбу? Тогда стучись в дверь трактира, туда, где вывеска?

Он тяжело и надолго закашлялся в левой руке у него дымилась трубка. Кашляя, он сгибался чуть ли не пополам.

- Анне-Мари здесь? - спросил Нипернаади.

- Анне-Мари здесь? - повторил Кюйп. - Нет, там только пустые пивные бутылки.

Нипернаади с мрачным видом отбросил каннель.

- Где же она? - понуро спросил он.

- Где она? - опять повторил Кюйп. - Она спит там, в трактире, на той половине, где лошади.

Так, значит, она не в амбаре? И весь мой сказ о Капуртальском магарадже, Энелеле, осушении Маарлаского болота и всем прочем просто-напросто брошен на ветер? Все говорилось пустой клети, мои самые замечательные слова бились об это прогнившую дверь?!

Всегда так, всегда все самое прекрасное проходит мимо ушей, а то, что доходит до них, - сор, шелуха.

И Анне-Мари ничего не слышала, ни о любви, ни о двадцати дойных коровах, у которых вымя, что белый чан? Не слышала, как он обещал вспенить воды и с шумом спустить болото. Не слышала — и это главное — его виртуозного исполнения, которое может так прозвучать единственный раз в жизни! Конечно, он играет каждый день, но ведь могло же быть, что только раз в жизни он сумел вложить в игру всю свою душу, всю свою страсть. И ничего этого Анне-Мари не слыхала, спала как убитая, вздымая груди, фыркая ноздрями, спала там, на лошадиной половине!

- Принеси мне пива и ломоть хлеба! - велел он Кюйпу.

- Ломоть хлеба? - Кюйп по привычке повторил последние слова собеседника. - одну бутылку пива и два ломтя хлеба? Или две бутылки пива и один ломоть хлеба? Как там было, сударь?

- Хлеба и пива! - недовольно прогремел Нипернаади.

- Пива? Ну вот, теперь-то я точно ухватил: два пива и два ломтя хлеба!

И он, на проснувшись толком, поковылял прочь, его тяжелые шаги еще долго раздавались в пустом трактире. Он закашлялся, позвал Анне-Мари. Наверное, ничего не нашел. Наконец явился с пивом и хлебом, положил на порог амбара, налил пиво в стакан.

- Издалека будешь? - спросил, - смотри-ка, прямо с инструментом! Наверное, играешь на нем, вроде бы я его слышал. Или он у тебя для какой другой надобности? Недавно был тот один с большой трубой, а в ней контрабандный спирт, он и мне задешево предлагал тот спирт, отличная была выпивка. Но в каннель-то спирту не нальешь?