Шарлотте Вайце - Письмоносец

— Иди и поговори с ней; мы уже много раз пробовали. Это почти как с японцами. Мясо-то они лопают, а чтобы грязную работу делать — ни-ни. И едят-то они палочками, потому что не любят колоть и резать.

Каспар идет к дому Лэрке и прислоняется к ее двери; она сидит у себя и играет. Звуки так прекрасны, что горы съеживаются. Когда номер окончен, он громко и ритмично хлопает. Она открывает, хлопая ему дверью прямо по голове, он теряет равновесие, падает, лежит в дверном проеме и смотрит вверх, под ее платье. Лэрке яростно дует во флейту и наступает на него. Каспару видны только ее кружевные трусы. Она садится ему на грудь, вцепляется в лицо, бьет его и орет ему на ухо. Каспар терпит все и молчит. Маленькое тело прыгает вверх-вниз по его животу. Он перестает чувствовать что-либо и теряет сознание.

Когда Каспар приходит в себя, он уже лежит на ее зеленом плюшевом диване. В комнате полно зеркал и театральных афиш. В углу туалетный столик с кучей всякой парфюмерии и косметики, вдоль стен — несколько шкафов, ломящихся от бальных платьев, шуб, боа из перьев, а под потолком по периметру комнаты тянется полка для шляп. А сама она сидит в лиловом бархатном халате и чистит ногти.

— А почему нельзя хлопать?

Она с шипением приближается к нему, уже готова вновь на него броситься — но медлит. На одежде Каспара кровь.

— Ты, наверно, редко читаешь журналы?

— Я их вообще не читаю, — говорит Каспар.

— Это, в общем, известная история.

Каспар никогда не видел человека из журналов наяву. Находиться так близко от нее вдруг стало странно. Он дрожит, вглядывается в лицо Лэрке и пытается вспомнить, где он мог ее видеть.

— У меня было турне, я играла в тысяче мест.

— У меня мама часто ходит на концерты, ее дом прямо за концертным залом, — говорит Каспар. — Она меня однажды притащила туда с собой. Это был первый и последний раз, когда я ходил в такое место.

Каспар никогда не испытывал восторга по поводу больших мероприятий. Там на него глазеют много тысяч человек, и даже когда выключают свет, спасения нет. Тогда его лицо светится, и люди отсаживаются подальше. Им больше нравится сидеть в кромешной тьме.

В бледном лице Лэрке, прямой спине и вздернутом носе что-то есть… Постепенно в голове Каспара всплывает картина.

— А слушай, может, я тебя видел? Там на концерте была очень молодая девчонка, и она должна была играть на флейте. Мама мне прожужжала все уши, недели напролет говорила, как ей повезло, что она достала на нее два билета. Но девчонка вдруг взяла и упала в обморок, и концерт отменили.

— Да, это была я, — шепчет Лэрке, и на глаза у нее наворачиваются слезы.

Теперь Каспар просто лежит на диване и слушает. В комнате темно, это хорошо. Он накрывает лицо подушкой, как будто его тут нет. Он всегда так поступает, когда хочет, чтобы друзья рассказали ему всю правду. Каспар ровно дышит, хотя все тело у него болит.

Лэрке располагает к нему еще и то, что он — почтальон.

— Почтальон — он как запечатанное письмо, — говорит Каспар.

— Тогда я тебе расскажу всю эту историю, — говорит она, — даже то, о чем не писали в журналах.

Она просовывает руку под свой лиловый халат, поправляет бретельки белья и вертит между пальцами пряди волос.

— Я начала учиться играть на блокфлейте в школе вместе со всеми. Звучало это отвратительно, слуха ни у кого не было. После школы я садилась у окна и играла сама. Я наслаждалась своими чистыми звуками, а в хорошую погоду я играла перед раскрытым окном. Однажды весной мне откликнулась птица, и мы в течение пяти волшебных минут играли дуэтом. В этот день я окончательно решила стать флейтисткой. Когда я по дороге из школы проходила мимо городского концертного зала, я мечтала когда-нибудь оказаться там на сцене.

Учитель музыки считал, что мне лучше учиться играть на пианино, но родители были за флейту, «потому что ее ты можешь брать с собой куда угодно», как они сказали. Эта флейта была моя собственная, на ней были отпечатки моих зубов. Но ее все равно пришлось заменить на поперечную флейту, когда со мной стала заниматься новая учительница. Она плохо слышала и всегда садилась очень близко ко мне, когда слушала мою игру. У нее был с собой маленький платочек, чтобы вытирать щеки, когда у меня из флейты летели брызги. Тогда я вечно напускала слюней в инструмент.

Я выступала на школьных концертах и участвовала в конкурсах, и мои родители решили, что на этом можно остановиться. Им просто хотелось, чтоб у меня было хорошее хобби. Мама выращивала орхидеи, а отец занимался резьбой по дереву. А я пошла по другой дороге и продолжила играть. На самом деле я занималась со своей учительницей чаще, чем думали родители. Она давала мне уроки бесплатно, потому что у меня был талант.