Шарлотте Вайце - Письмоносец

София завязывает пояс халата потуже.

— Солярий мне привезли на вертолете пятнадцать лет назад, а я его и не заказывала. Я хотела отправить его обратно, но он пришел на мое имя.

Она закрывает солярий и закатывает его под диван.

— А сейчас я сготовлю что-нибудь на завтрак, — говорит она.

Так проходят две недели в доме Софии, и время близится к Пасхе.

Чудесным пасмурным утром Каспар надевает свою верхнюю одежду и, хромая, выходит из дому. Сейчас он может опираться на ногу, и если идти медленно, ничего не будет мешать. Воздух звонкий, холодный, и пот, набежавший под мышками за две недели, застывает. Ветер освежает ввалившиеся глаза, и в какой-то момент он не чувствует, как мало спал в эти ночи.

Горы красивы и сини. Лужи покрыты тонкой корочкой льда, а оставшийся кое-где снег лежит над поселком, как тонкий пух. Каспар идет в хлев: может, ему повезет и он услышит, как играет Лэрке?

Работник Софии сгружает с телеги сено.

— Ага, вот идет оступившийся почтальон, — усмехается он, — видно, ты только что поднялся с одра болезни, бледный ты наш!

Каспар кивает и улыбается. Сено похоже на засушенные цветы и пахнет медом.

— Это лиловые цветы с высокогорья. Они здесь для того, чтоб придать мясу особый вкус «баранины Страдивариуса».

Каспар входит за ним в хлев. Похоже, что его проектировал архитектор; там пахнет свежей древесиной, а сводчатая крыша — медная. Овцематка стоит в углу и блеет, работник нацеживает из бака какую-то желто-коричневую жидкость и дает овце.

— Пиво повышает аппетит у овец. Если они не хотят есть, им дают кружечку.

«Только продукты зря переводят!» — думает про себя Каспар. Работник надевает белые перчатки и принимается делать овцам массаж. Они глубоко вздыхают, закрывают глаза, и даже овцематка замолкает.

— Мы пытаемся как-то спасти положение с овцой, которая грустит, но, скорее всего, ее придется пустить на фарш. Рубленый бифштекс из баранины Страдивариуса — это тоже вкусно. Но самая серьезная проблема — это то, что блеянье овцематки плохо влияет на все стадо. Другие овцы слышат ее и теряют аппетит.

Он делает овцам массаж еще разок.

— Важно, чтоб жир равномерно распределялся по всему мясу, — говорит он, — вкус придает именно жир, он не должен откладываться просто белой полосой по краю мяса.

Каспар садится на тюк соломы.

— Японцы нарезают мясо на тоненькие полоски и совсем недолго отваривают в воде с овощами. Лучшие из наших овец стоят в восемь раз больше, чем я зарабатываю за год.

Работник вынимает папку, обходит всех овец и шепчет им на ухо какие-то фразы. Они стоят неподвижно, уткнувшись мордой в соломенную подстилку.

— Я каждой из них читаю хокку, — говорит он. — К сожалению, не на японском, мне его не выучить. А София говорит на нем почти свободно, ведь она в последние пятнадцать лет проходила заочный курс. Она иногда приходит и шепчет им, чтобы они хоть немножко послушали язык.

Работник дает Каспару папку, в ней фотография каждой овцы, а под ней день и час рождения, родословная и стихотворение хокку.

— Мы очень серьезно относимся ко времени рождения. Некоторые импортеры выбирают себе овец по нему, а для других важнее хокку.

Работник снимает со стены большой нож, обходит всех овец и проводит им по глоткам. Они стоят тихо, и кажется, им это приятно.

— Овцы должны к этому привыкнуть. В день забоя они не должны беспокоиться. Когда они напуганы, качество мяса падает на пятнадцать процентов.

Входит Лэрке. На ней оранжевое шелковое платье, а на плечах норковая накидка.

— А сейчас начинается утренний концерт, — говорит работник, кивает Лэрке и выходит. А Каспар остается.

— Мне так нравится, когда ты играешь, — говорит он, улыбаясь.

— Я играю только для овец.

— Мне так нравится музыка, я просто посижу тут в уголке и послушаю.

— До свиданья, — говорит она.

Каспар ковыляет к выходу, но в стене есть трещина. Лэрке открывает красный бархатный футляр и вынимает флейту. В темноте хлева она сияет золотом. Лэрке протирает флейту тряпочкой, продувает ее пару раз и некоторое время играет гаммы. Потом она встает на деревянный ящик и кланяется. Лэрке глубоко вдыхает воздух и приставляет флейту к своим розовым губам. У Каспара начинает кружиться голова, каждый звук — как белая жемчужина, перекатывающаяся в сверкающем море. Когда она заканчивает третий номер, Каспар замирает и слушает, как умолкает последний отзвук музыки. А потом он принимается аплодировать и кричать. Лэрке вскрикивает и пулей вылетает из хлева.