Аугуст Гайлит - Новеллы

- Скорее, идите скорее, там с Анне что-то случилось!

Когда он вернулся домой, возле роженицы суетилась уже целая толпа. Отдуваясь, Тааде сел на порожек, возбужденный, красный, усталый.

Ох и было возни и хлопот с этим новорожденным! По субботам, когда баню топили, они были вынуждены вытаскивать весь свой скарб, даже качалку с ребенком, на травку. Летом еще было бы куда ни шло, но зимой, в холод, день и ночь держать ребенка на дворе было маетно. Потому и случилось несчастье. Кроме каменки в баньке другой печи не было, и тепло в ней сохранялось лишь первую половину недели. Чтобы младенец не замерз в стылой бане, они стали подвешивать его в корзине под потолок. И малютка, крохотный человечек едва двух месяцев от роду, угорел.

Анне выла как раненая волчица. Утром, увидев ребенка бездыханным, она схватила его на руки и первым делом кинулась к пастору. Тот взглянул на мертвого младенца и единственное, что смог сказать, так это то, что ребенок действительно мертв.

- Мертв! - воскликнула Анне.

Нет, она не могла в это поверить! И хотя врач жил верст за десять, она по глубокому снегу помчалась к нему.

Но и он констатировал смерть, усталая, сломленная, приплелась она с мертвым ребенком домой. Тааде сам сколотил гроб, выкрасил его в черный цвет, поставил на саночки и своз ребенка в кирку.

Шли месяцы, мать плакала в темном углу баньки, безразличная ко всему, к мужу, к хождению с сумой, к еде. Она как оцепенела. Иногда ночью она вдруг начинала кричать, и это уже был нечеловеческий вопль. Тааде только в затылке чесал. Он не знал, что делать. Вздыхая, он глядел на плачущую жену печальными, влажными глазами.

- Может, Бог даст еще? - наконец сказал он, прособиравшись день-другой с духом.

Анне подняла глаза, удивленно поглядела на мужа и переспросила:

- Что даст?

- Ну, другого ребенка... - ответил Тааде смущенно.

И это подействовало. Анне вылезла из угла, впервые за несколько месяцев опять умылась, прибралась, повязала голову платком и принялась собирать мужу на стол.

- Ты у меня, поди, совсем оголодал, - ласково приговаривала она.

И с того дня Анне опять стала прежней. Опять без устали обходила хутора, мызы, прося еду, одежду и деньги. С малых лет живущую этим, ее повсюду знали, и щедрых рук было предостаточно. Точно навьюченный осел, шагала она по дорогам. И после много дневного отсутствия наконец придя домой, сбросила сумы и взялась их разбирать.

- Смотри, Юри, что я тебе принесла, - приговаривала она радостно. - Смотри, тут несколько клубков шерстяных ниток, из них я свяжу тебе свитер. А тут вот булка, тут селедка, мясо, ты ешь, ешь! О господи, какой же ты тощий, костлявый!

Она похлопала мужа по плечу и промолвила:

- Может, Бог еще даст?

И Бог дал, но на сей раз дочку, которую нарекли Мари.

3.

Солдат сильно сдал, постарел. Угодить попу он уже был не в силах, и тот то и дело сердился, бранил его. Да и жилось ему нелегко, так как Анне совсем забросила мужа.

С сумой, с узлом за плечами, держа на руках ребенка, она ходила побиралась по нескольким волостям окрест, неделями не появляясь дома. И Тааде был вынужден печься о себе сам, справлять обязанности в кирке, прибирать баньку, стряпать, словно и не был женат, словно и не брал себе на старость лет помощницу, которая бы заботилась о нем. Все приходилось ему делать самому — и он тянул эту лямку, все чаще и чаще вспоминая сравнение с лошадью, которая сама добровольно впряглась в воз.

Даже когда жена и приходила из своих отлучек на день-два домой, радости это не приносило. Она была постоянно не в духе, бранила, корила, ни малейшего покоя не давала. Чертом носилась по баньке и куражилась — все-то тут было не по ней. Но что самое ужасное, ни на шаг не подпускала к ребенку. Юри Тааде очень хотелось тоже потетешкать дочку, посадить ее себе на колени, покачать, но Анне как от чумы берегла ее от него.

Если прежде, бывало, походив по людям, жена приносила что-то и для него, то теперь ему уже ни крохи не перепадало. Все собиралось лишь для подрастающей дочки. Сумы Анне были полны всякими нитками, платками, пуговицами, лоскутками материи и кожи, старыми шерстяными юбками, рубашечками и бог весть чем еще. И все это богатство, всю это дрянь и труху она складывала в сундуки — дочери на приданое.

Если в былые времена соргуская Анне, бродяжничая, помогала хуторянкам стирать белье, носила на мызу ягоды и грибы, то теперь об этом не было и речи. Точно голодный зверь рыскала она с ребенком на руках по округе, клянчила и канючила, увещевала словом божьим и стращала карой небесной. Завидев где небрежно оставленный платочек или фартучек, она тут же как назойливая цыганка принималась его выпрашивать.