Аугуст Гайлит - Новеллы

Однако с возрастом страсть к бродяжничеству у нее прошла. Она стала чувствовать себя неуютно, когда ее стыдили или бранили.

- Большая девка, посрамилась бы болтаться без дела! - говорили люди. - Скоро замуж пора, а она нищенствует.

Не осмеливалась и еду просить больше, и одежду клянчить. Да и не давали, спускали собак и гнали со двора. Она была немытой, нечесаной, с волосами как пакля, замарашкой. Парни смеялись и зло шутили над ней. Женщины запускали в нее метлами. А мужики, сталкиваясь с ней, упирали руки в боки и напускались гневно:

- Все бездельничаешь, лентяйка? Всыпать бы тебе горячих! Да из-под кнута заставить работать! А то таскаешься только из волости в волость, ни страха, ни стыда не зная!

И вот однажды она умылась у реки, повязала голову платком и пошла на хутор просить работу. Она была застенчива, кротка, заплакала даже, когда ее не хотели брать. В конце концов ее взяли условно, без платы. Но она показала себя работящей и послушной, и постепенно грехи ее забылись — так Мари Тааде сделалась работницей, которую рады были иметь на любом порядочном хуторе.

Лишь зимой, при виде алых сполохов яркого северного сияния или летними вечерами глядя на солнечный закат, она становилась вдруг встревоженной, беспокойной, у нее начинала болеть голова и стыла кровь в жилах. Тогда опять ей виделись поднимающиеся ввысь красные всадники, которые звали и манили ее с собой, отрывали от черной земли и мчали по заревой глади неба. Это было несказанное блаженство, словно какой-то вихрь налетал и подхватывал ее. В такие минуты, как оцепенев, она бредила только о красных лошадях.

Как-то раз, сидя на берегу с Мадисом, эдаким уже не первой молодости батраком, который решил, что пришла пора открыться ей в своей пылкой любви, Мари Тааде попыталась рассказать парню о своих странных видениях.

Парень кашлянул и, выпучив свои большие глаза, уставился на девушку, послушал ее, послушал, вскочил резко - и в два прыжка оказался поодаль.

- Мадис, глупый, куда ты? - крикнула ему вслед Мари.

Но он уже ничего не слышал — он без оглядки бежал от нее как от чумной.

И когда хозяева потом, случалось, ни нем говорили о Мари Тааде, он с таинственным видом всегда бросал:

- Она же помешанная, как есть сумасшедшая.

Но люди только смеялись и считали, что все это чепуха.

4.

В тот год Мари Тааде служила на хуторе Мягисте.

Это была небольшая заимка, бедное, заложенное хозяйство посреди смолистого соснового бора. Хозяин был сам болезненный, ходил все покашливая, постанывая, и работников много держать не мог.

Стояло засушливое лето, в голубом небе неделями не появлялось ни облачка, хлеб чах и желтел в поле и земля ссохлась в камень.

Мари жила в амбаре, что бок о бок примыкал к жилой риге. И вот как-то утром в воскресенье она наряжалась, собираясь в кирку. В амбаре было сумеречно, девушка зажгла свечу и поставила на сундук. С потолка свисали нити, одежда — они занялись от свечи, и не успела девушка ахнуть, как амбар загорелся.

Она выскочила из амбара и, как когда-то в детстве, остановилась перед горящей постройкой. Она не кричала и не звала на помощь, онемев, лишь восторженно смотрела на все выше вздымающиеся языки пламени, она волны огня, захлестывающие ригу, хлев, баньку. Она не замечала мечущихся по двору людей, не слышала воплей, плача. Недвижно, столбом стояла и зачарованно смотрела на пожар.

Огонь перекинулся на сосняк, деревья вспыхивали как свечки, и пламя растекалось все шире. В соснах трещало, шумело. Появившийся ветер гнал пламя дальше, и вскоре вокруг уже бушевало море огня. И всадники, всадники мчались ввысь, как если б земля посылала на бой свою исполинскую рать. Разве сравнить это было с закатным небом или с огненными столами северного сияния!

И вновь Мари Тааде овладело странное чувство, будто все земное вдруг оставило ее и она легкой пушинкой, подхваченной огненным вихрем, взмывает вместе с всадниками и воздух. Все бренное, тягостное, все прегрешения и ошибки, многолетние житейские трудности, все было обращено этим полымем в прах, оставалась лишь чистая, как родниковая вода, душа. И такой восторг, такое блаженство, беспредельное блаженство было в этом, что она не могла даже крикнуть. И был полет, точно воскрешение из мертвых, неописуемое счастье и покой.

Выше неба, выше звезд летела она, и земля — луной в облаках — скрывалась глубоко внизу, в черноте. Летела с красными скакунами, зачарованная, затаившая дух, и знойные ветры шумели у них за спиной.