Аугуст Гайлит - Новеллы

Усталость и слабость навалились на него. Он снова опустился на пенек и вздохнул. Жизнь была сломана, пришел конец. Исчезла ненависть, горечь, жажда мести. Даже глумиться больше не было сил. Только ощущение огромного несчастья довлело над ним как груз столетий.

Он сидел немо и неподвижно.

В мозгу не шевелилось ни единой мысли.

На следующий день пополудни он пришел домой.

Батраки и поденщицы сидели за обеденным столом, Ивола хлопотала у печи. Никто не проронил ни слова... замерли не донесенные до рта ложки...

Тоомас посмотрел долгим взглядом, остановил его по очереди на каждом и тяжелым шагом прошел в заднюю комнату.

Там он некоторое время сидел тупо и недвижно, понурив голову. Ивола боязливо приоткрыла дверь, поглядела и подошла ближе.

- Господи, да ты хоть скажи, что случилось? - заохала она.

- Ничего не случилось, - я пьян, - ответил Тоомас. - Ночью в канаве спал, продрог и простыл.

Ивола повеселела.

- Ах так, ах вот что! - с жаром заговорила она. - Иди тогда, ложись в постель, отдохни чуток. А я тебе чаю сварю, водки принесу. Господи, ты уж думал, ты погиб, когда лошадь одна домой пришла!

- И что б с того? - с горечью произнес Тоомас. - У тебя ж мужчин что половы, можно хоть завтра с портным свадьбу играть!

Ивола побледнела, губы ее затряслись.

- Что ты такое говоришь! - воскликнула она.

- Молчать! - вдруг рявкнул Тоомас. - Чтоб ни слова больше! Оставь меня лучше одного. И побыстрее, побыстрее!

Тоомас встал, он был свиреп и жесток. Но, овладев собой, усмехнулся и вышел во двор.

Он спокойно, как ни в чем не бывало, побеседовал о том о сем с батраками. Рассказал даже шутливо о своей злополучной поездке в город, о том, как выпил и как пьяный до бесчувствия валялся в канаве. Затем завел речь о крестьянских работах, о планах на зиму и о задумках на будущее. Тут вот надо будет поставить новый хлев, старый-то уже ветх и тесен, да и скотины не мешало бы прикупить. Кроме того, он хочет вырыть новый колодец, в котором бы была чистая и прозрачная вода.

У него даже поднялось настроение, он смеялся, был весел. Попросил батраков остаться на хуторе на зиму, начнут строиться — без работы и хлеба никто не останется.

Потом отозвал в сторону пастушка и сказал:

- Слушай, Юсси, будь друг, сбегай погляди, дома ли портной Кантерпасс, но так, чтобы он тебя не заметил.

Он дал пастушку сотенную, хлопнул его дружески по плечу и, улыбаясь, поглядел, как пацан устремился вперед по дороге.

Вернувшись затем в дом, он помылся, надел чистое белье и принялся долго и тщательно расчесывать волосы. Ивола сидела в углу и плакала.

- Не плачь, - сказал Тоомас, - не беда, ничто еще не потеряно. Заживем опять счастливо, жизнь ведь не кончилась. Бог его весть, что нас еще ждет, можем и в нищету впасть, и в короли выйти, - жизнь вся впереди! Или кончим свои дни где-нибудь в тюрьме, это уж как господу будет угодно, - пути его неисповедимы.

Ивола недоверчиво посмотрела на мужа.

- Если бы ты хоть сказал, что случилось? - всхлипнула она.

Тоомас резко остановился перед ней.

- Тебе это лучше знать, - угрюмо бросил он. - Тебе и Кантерпассу.

В дверь с разгону вбежал пастушок.

- Дома, дома, - радостно выпалил он, - знай ходит по комнате, взад и вперед, взад и вперед!..

Тоомас погладил пацана по голове, дал ему еще сотенную и сказал:

- Молодец, Юсси, хвала и благодарность тебе, ты меня очень порадовал этим известием. Поди-ка теперь еще найди точило. - И сурово бросил жене: - Слышь, Ивола, пойдем покрутишь мне точило, - хочу топор подточить.

Сняв с приступка печи топор, Тоомас долго оглядывал и щупал его, исподтишка поглядывая на жену и ухмыляясь.

- Ну все, пошли, - наконец сказал он.

Установив точило посреди двора, он приложил лезвие топора к камню и велел жене:

- Крути!

Жена вращала рукоять с ужасом смотрела на мужа.

- Господи, господи! - охала она, украдкой нет-нет да смахивая слезу. Тоомас же только удовлетворенно посмеивался.

- Посмотри, - подал он Иволе топор, - достаточно ли уже острый?

- Достаточно, - прошептала Ивола, глядя в сторону.

- Ты думаешь? - усомнился Тоомас.

Он тщательно осмотрел топор, проверил пальцем лезвие, улыбнулся и произнес:

- Нет, надо еще подточить. Он должен быть остер как бритва, чтобы уж рубить — так с чувством. Крути еще!

- Господи боже, спаси меня и помилуй! - охнула Ивола. Оба была белой, как смерть, по щекам катились крупные слезы.

- Теперь довольно! - вдруг жестко произнес Тоомас. Сердито опрокинув точило, он схватил жену за волосы и, зло глядя на нее, сказал: