Даниэль Пеннак - Диктатор и гамак

— Итак, слушай меня, как если бы меня могли услышать только твои уши в целом мире!

Перейра долго натаскивал двойника слушать как следует, сам играя роли то изможденного крестьянина, то обеспокоенного торговца, то истощенной вдовы, то доведенного до ручки сына бедняков — он, Мануэль молчаливый, который никогда никому не открывался, пользовался этим случаем, чтобы доверить наемному уху горести своего детства, посетовать на ханжескую строгость отца, вялую глупость матери, идиотское обожание крестьян, их безвольную покорность судьбе и дурацкие суеверия; он дошел до того, что поведал ему, какой ужас внушал ему дом да Понте, с его тишиной и мрачными тенями, о своем полном одиночестве среди огромных семейных владений! Каждый раз, когда внимание двойника ослабевало, он вонзал ему под ребра дуло своего парабеллума:

— Тренировка с настоящими пулями, — предупреждал он. — Быть двойником — завидная участь! И потом, двойника всегда можно заменить! Достаточно верить в свое сходство с оригиналом.

(Странно, как все складывается. Все, что последовало за этим, до самой трагической развязки, вне всякого сомнения, содержится в одной этой фразе.)

Итак, двойник выучился слушать. Пусть сумерки исповедника и были для него невыносимы, зато благодаря этому он открыл в себе свою истинную природу актера: он умеет слушать. Он читает это в глазах мужчины или женщины, которые покидают его, умиротворенно склонив голову, с грацией птицы, ныряющей под крыло.

— Я тебя выслушал.

И он думает: «Следующий! Следующий!..» — но даже виду не показывает, что ждет следующего мужчину или женщину. Неожиданное открытие собственного таланта вдохновляет его: он больше не случайный двойник, он актер от природы. Теперь в его устах речи Перейры звучат с большей искренностью и силой. «Если Перейра так верно говорит, — мчится по всей стране, — это оттого, что он умеет слушать, если ему удается затронуть все сердца, значит, для каждого из нас есть место в его сердце». Образ диктатора утопает в святости: в каждом доме его портрет располагается рядом с образом Христа Вседержителя со светлыми кудрями. Двойник играет роль юного монарха, причащающегося под видом «народа», который есть евхаристия тиранов. В конце концов, ему даже удается усмотреть некое уважение в глазах отца, епископа и друга, тогда как до сих пор ему казалось, что он видит там лишь насмешливое восхищение.

И, однако же, ни разу двойник не уступит опьяняющей власти своей роли. Храня трезвость мысли, умело используя красноречивое молчание и отточенные тексты, он никогда не сделает даже попытки принять себя за Мануэля Перейру да Понте Мартинса, диктатора, возведенного в ранг святого. Но теперь это уже будет не из страха, а от сознания собственного гения.

Продолжение напрашивается само собой. Время шло, двойнику надоело. Не то чтобы надоело ломать комедию, но все время одну и ту же, причем в театре, который в конце концов стал казаться ему незначительным; тот же текст, та же постановка, те же маршруты, те же города, та же публика, те же овации… Актер всегда стремится к новым ролям, к новым сценам, под новыми небесами… конечно, Америки! Такой близкой и столь много сулящей Северной Америки!

Можно попробовать и кинематограф.

Ну конечно же кинематограф!

И двойник эмигрировал в Соединенные Штаты Америки.

Прежде чем уехать, он нашел двойника, который походил на него, как только один человек может походить на другого, за исключением закорючки эпсилона. Никто не заметил этой закорючки, так как новый двойник получил в точности то же воспитание, которое прежний получил от самого Перейры: он думал, что его нанял сам президент, усвоил те же угрожающие наставления и сначала выполнял свою роль псевдопрезидента с тем же усердием, затем с тем же энтузиазмом, чтобы наконец почувствовать ту же скуку и, в свою очередь, найти себе другого двойника, который, пройдя тот же путь, передал эстафету следующему,

и т. д.

И наступил день, когда Перейра вернулся в свою страну.

По какой причине?

Государственный переворот? Если бы это было так, то Перейре, капиталы которого вращались в здешних банках, незачем было бы возвращаться туда. Ностальгия? Ничуть; история с bacalhau ясно показывает, что у menino не обязательно должно быть определенное происхождение. К тому же он запросто обходился без власти. Ему был интересен именно захват, и только. А эта пуля в затылок Генералу Президенту — мгновенный, но сильный порыв. Само амплуа, в театральном смысле, вовсе его не привлекало. Он больше не был ребенком, который мечтал об этом. Теперь Перейра даже находил весьма своеобразным то, что именно двойник играет его роль. (Кроме того, мысль, что Мануэль Калладо Креспо, глава цеха переводчиков, будет готовить ему посмертную речь, глядя на кого-то другого, даже забавляла его.)