Даниэль Пеннак - Диктатор и гамак

А фильм идет дальше, к следующей части. Чтобы передать бег времени, Чаплин использует метафору ротационной печатной машины. Мелькают цифры: 1918, 1919, 1927, 1929, 1934… Одни газеты сменяются другими, одни заголовки другими, одни годы другими, тревожные новости катастрофическими…

Новости…

Мне вдруг вспомнилось сейчас, в этом небольшом антракте (впрочем, это почти не имеет отношения к тому, о чем говорилось выше): Мишель — одинокий врач Аратубы — как-то рассказывал мне о смерти Сартра.

— Ты помнишь того мальца, который упал лицом прямо на ручку зажженной масляной лампы?

Да, это произошло посреди ночи, недалеко от Капистрано, в маленькой хижине, одиноко стоящей посреди каатинги, маленький мальчик лет пяти-шести разбил себе лицо масляной лампой. Исчерпав все ресурсы двух-трех местных лекарей, которые ничем не смогли помочь, родители мальца решили отвезти его, не мешкая, под палящим солнцем, в больницу Аратубы, надеясь найти там Мишеля. Лицо у малыша уже стало гноиться. Те участки, которые остались не тронутыми кипящим маслом, глубоко повредило битое стекло, а потерянное время довершило дело. Речь уже не шла даже о скорой помощи; ребенок умирал. Он бредил. «Естественно, у меня не оказалось никакого антисептика; эта чертова больница была всего-навсего сараем для умирающих». Конечно, никто не желал смерти этого мальчика. «Ни я, ни его родные». Ни на что не надеясь, Мишель все же снял участки омертвелой кожи с лица малыша с помощью бельевой щетки. «Знаешь, такая большая щетка для чистки белья, вот все, что было у меня под рукой, и никакого успокаивающего…» Родители присутствовали при этой пытке, а затем повезли ребенка, который продолжал бредить, назад, в свою одинокую хибару в каатинге. Два дня спустя Мишель пришел к ним, карабкаясь по склонам Аратубы с огромными мешками перцев и связками бананов на плечах.

(В день нашей встречи, когда я спросил у него, что он потерял в этом забытом богом краю, он ответил мне: «Я потерял здесь ответ на вопрос, почему люди умирают в стране, где на всех полно пропитания. Засуха засухой, но гора Аратуба может прокормить всю эту часть сертана». И в самом деле, каждый раз, когда мы с Ирен его встречали, Мишель шел, сгибаясь под тяжестью неимоверного количества фруктов и овощей, которые он раздавал здесь и там. Позже он выменивал лекарства на полудрагоценные камни.)

Словом, он появился в дверях хижины со своими перцами и бананами.

— Я был уверен, что ребенок уже умер.

Но он не умер. Раны начали затягиваться. А пенициллин, который Мишель успел раздобыть за это время, помог мальцу выкарабкаться. Крестьяне приняли доутора со спокойной благодарностью.

— Женщина положила мне тарелку риса и фейжау, приправленных фарофой; она даже добавила туда яйцо, что уже считалось большой роскошью! А ее муж растянул для меня гамак, чтобы я отдохнул.

За мальчиком ухаживали его братья и сестры: сидя вокруг него прямо на земле, они отгоняли мух от его лица. Во время послеполуденного отдыха человек в своем гамаке слушал маленький транзистор, который издавал звук, похожий на жужжание пчелы, звук, едва слышный, но хорошо различаемый в тишине пустой комнаты. (Такие транзисторы можно было найти в самых отдаленных уголках сертана. Новости, реклама, песни, трансляция футбольных матчей выливались оттуда тихим жужжанием, как из отдаленного улья, таким натянутым звуком — чтобы сэкономить батарейки! — что это еще больше отдаляло нас от остального мира. Напоминало шум забытой планеты.)

— И вот в этой тишине транзистор объявляет о смерти Сартра.

— …

— …

— И что?

— И ничего.

Двадцать лет спустя он добавит:

— Сартр, между прочим, был одним из тех немногих авторов, которых я позволял себе читать во время моей учебы на медицинском, и я любил его. Если бы я узнал о его смерти, находясь в Париже, я выл бы, как теленок.

Единственным посторонним шумом, который сертанехос слышали над своими полями маниоки, был сигнал точного времени в три часа пополудни и еще пролетающий на высоте десяти тысяч метров почтовый самолет.

Диктатура запретила слово «крестьянин», в котором прочитывалась принадлежность к земле. Теперь их следовало называть «земледельцами» — словом, в котором было действие.

— Почему мы так полюбили сертан?

— …

— Я хочу сказать, несмотря ни на что…

— Ты помнишь, что ты говорил в Бразилиа?