Анри Картье-Брессон - Диалоги

Не кажется ли вам, что по прошествии стольких лет можно рассматривать ваши фотографии как вопросы, которые вы задавали миру, природе, существам, вещам?

Не могу дать никаких объяснений. Есть мои фотографии, я не комментирую их, мне нечего сказать. Сейчас слишком много говорят, слишком много думают. Во всяческих школах всему учат, а в результате никто ничего не знает, абсолютно ничего. Нет школы чувствительности. Такой не существует. Это немыслимо. Нужен определённый интеллектуальный багаж. Я бы не стал говорить о «культуре», скорее об обогащении ума и жизни. Потому что в фотографии интуитивной, сделанной с натуры, представляющей собой личностную реакцию, как раз и чудесна эта живая реакция, в которой ты остаёшься самим собой и в то же время забываешь о себе, чтобы испытывать реальность и пытаться её понять.

Итак, фотография была для вас, хоть это и звучит глуповато, источником культуры. Благодаря ей вы приобщились к культуре.

Культура, искусство… не знаю. Я жил. Важно жить интенсивно, интенсивность жизни имеет значение. Сейчас ужасающая сегрегация, говорят: «молодёжь», «старики», почему бы не сказать ещё «слепые фотографы»! Абсурдный мир! В какой-то степени это на всём отражается. От этого никто не свободен, мы все вовлечены в мир, даже если его отвергаем.

Не думаете ли вы, что взгляд – это источник новых открытий?

Это жизнь. Взгляд – это жизнь, да. Сейчас всех заставляют учить математику – в полной уверенности, что наука превыше всего; хранитель музея тоже должен быть математиком. Но есть и другие способы познания. Живопись – это способ познания, поэзия – это способ познания, фотография – способ познания, не одна только наука. Сегодня поэтическая деятельность не наносит ущерба человеку, тогда как во многих случаях научная деятельность… Посмотрите, в какой мы засаде…

Как мне кажется, в ваших изображениях важную роль играет ритм.

Ритм – это наличие определённого пластического порядка. Больше всего я люблю живопись. Я учился у очень хорошего художника, друга моего дяди, которого убили во время войны 1914 года, а в пятнадцатилетнем возрасте начал писать картины. Меня всегда больше всего интересовала живопись, но сейчас я занимаюсь рисунком и фотографией. Это такие же способы визуального выражения, как и любые другие. Раньше, в Средние века, барабанщик мог к тому же петь или играть на виоле, тогда как сейчас всё так специализировано. Это мир специалистов, техников.

Думаю, рисунок вам много даёт, вам нравится заниматься рисунком.

Сейчас – да, последние семь-восемь лет я чрезвычайно много рисую, сосредоточен на этом. Между рисунком, живописью и фотографией нет никакой связи, кроме взгляда; самое главное для меня – это взгляд, но выбор инструмента влечёт за собой определённые последствия. Ничто не проходит безнаказанно, и та нервозность, которая необходима фотографу, снимающему с натуры, мешает мне в рисунке. Рисунок – это медленная вещь. Чтобы продвигаться быстро, надо уметь идти очень медленно.

Хороший контрапункт для вас – эта медленность рисунка по отношению к быстроте фотографии?

Да, именно так, это позволяет мне всё ставить под вопрос и не заводить бесконечно одну и ту же пластинку. У каждого свои проблемы. Моя – продвинуться дальше в том, что я делаю.

Ваши фотографии – это ваш вклад в современный мир, вы даёте свое видение этого мира.

Про видение я ничего не знаю. Это как бегать, как дышать. Я живу и делаю это. Я не занимаюсь ни недвижимостью, ни сельским хозяйством. Ничего не умею делать.

Но несомненно, что начиная с 1930‑х годов, со времён вашего дебюта, и до сегодняшнего дня многие фотографы именно под вашим влиянием принялись фотографировать мир.

У меня тоже много отцов. Мои старшие – это [Мартин] Мункачи, [Андре] Кертеш, Брассай. На меня также оказал воздействие сюрреалистический подход к жизни: не пластическая сторона сюрреализма, а концепция жизни, которую выдвинули сюрреалисты, концепция Бретона.

Что вы думаете сегодня, когда видите эти тысячи фотографов? Каждый год в мире делается, если я не ошибаюсь, двенадцать миллиардов фотографий.

Людей на земле становится всё больше и больше, и уже известно, сколько квадратных сантиметров будет приходиться на каждого через сто лет; это проблема численности. Такие вещи чувствуются интуитивно. Но это я оставлю социологам, мой взгляд направлен на другое. Тем не менее я думаю, что все мы – социологи-любители или психоаналитики-любители, потому что все в это вовлечены.