Татьяна Шаляпина - Угодный богу

– Нет, – еще тише произнес Хануахет.

В глухом каменном подземелье повисла тишина. Старый жрец сидел, точно скульптура, и смотрел в пол перед собой; фараон с остановившимся взглядом и запечатлевшейся гримасой гнева стоял посреди зала и не двигался.

– Ты просил доказательств? – все так же тихо спросил старик. – Ты получишь их. Но не называй это чудесами. Способен ли ты теперь вместить это?

Он что-то пробормотал себе под нос, быстро шевеля губами, и тут же весь нижний храм осветился неведомым голубоватым светом. Странные прекрасные звуки неизвестной музыки полились в уши молодого фараона. Огонь факела приобрел очертания человеческого лица, и мирный, невероятно низкий голос раздался у Амонхотепа в голове. Его раскаты трудно было различить, но фараон все понимал без труда, точно мозг работал у него иначе, чем всегда.

– А-а-мон-хо-те-эп, – громыхало в сознании. – Будь мудр, Амонхотеп. Ты еще не готов к истине-э. Я говорю с тобой через учителя Ха-нуахета. Его устами говорит бог…

Огонь стал обыкновенным, свет померк, музыка исчезла.

Фараон, будто очнувшись, новым взглядом обвел помещение.

– Не спрашивай боле ничего, – сказал старик. – Иди и помни об одном… жди прекрасного праздника долины.

Амонхотеп постоял еще мгновение, затем быстро подошел к старому жрецу, пал на колени и порывисто стал целовать ноги учителя.

Старик опешил.

– Я все понял, – сказал фараон, – Я буду ждать священного праздника. Я постараюсь как можно дольше хранить в сердце правду. Я все выполню так, как советуешь ты, мудрейший жрец Египта.

Рука старика легла на непокрытую голову фараона, на едва успевшие отрасти короткие черные волосы. Губы жреца улыбались чему-то далекому и прекрасному, а на лбу зачернела глубокая скорбная складка.

В эту ночь полноликая луна щедро освещала покосившуюся хижину, одну из сотен малых крестьянских построек среди полей, примыкавших к пустыне. Крестьянин в белой повязке на бедрах, немного прихрамывая, вошел в дверь. Внутри его встречала темнота.

– Дочка, – протяжно и тихо позвал он, желая в косом лунном луче, падающем из дверного проема, разглядеть кого-то. – Доченька, проснись, Нефру!

Где-то в углу послышалось движение.

– О, отец! – воскликнул молодой женский голос. – Я думала, ты придешь на рассвете. Сейчас я зажгу огонь.

Загромыхала глиняная посуда, зашелестела солома, – она принялась раздувать тлеющие в посудине угли.

Солома весело вспыхнула, и красный огонь осветил хижину. Юная девушка бойко подбрасывала к соломе сухие ветки и траву. Длинные волосы, заплетенные в косички, падали на грудь, чуть обозначенную под грубой тканью калазириса. Даже при плохом освещении бросалась в глаза ее необыкновенная, тонкая красота.

Сделав пламя побольше, она присела рядом с отцом, случайно задев его правую ступню.

Крестьянин застонал.

– Что случилось, отец? – забеспокоилась девушка и стала бережно ощупывать отцовские ноги. – О, да у тебя здесь кровь! Ты сбил ноги!

Она бросилась искать ткань для перевязки и кувшин с водой, чтобы промыть рану:

– Потерпи.

– Мне не больно, дочка.

– О, отец, – укоряла она его. – Зачем нужно было так далеко идти? Праздник! У тебя же нет обуви, а завтра ты опять пойдешь работать на весь день, не разгибая спины. Нужно где-то взять пальмовых листьев и сплести тебе обувку.

– Ничего, дочка. Теперь-то уж мы не будем ни в чем нуждаться, – с нескрываемой радостью произнес крестьянин. – Посмотри, что я раздобыл сегодня!

– Ты нашел золото? И мы сможем купить быка, чтоб обрабатывать землю и перевозить тяжести?

– Нет, дочка, но это получше, чем деньги. Вот, смотри, – и крестьянин достал маленький белый лоскутик какой-то очень дорогой ткани, переливающейся при отблесках пламени.

– Что это? – удивилась Нефру.

– О, моя девочка! Это очень ценная вещь, – отвечал отец. – Кусочек ленты с носилок самого фараона. Мне удалось отвоевать это для тебя.

– Зачем, отец? – не поняла девушка. – Какая польза от крохотного клочка, даже если он такой красивый?

– А польза в том, что теперь в нашем доме поселится счастье и благополучие, – ответил крестьянин. – Лента упала прямо мне в руки, лента Амона. И это произошло в день коронации.

– Если так хорош лоскутик, каково же богатство самого фараона? – произнесла Нефру, крепко перевязывая пораненную ногу.

– Да, он неслыханно богат, – сдерживая стон, ответил крестьянин.