Федор Шмит - Избранное. Искусство - Проблемы теории и истории

В книге Ф. Шмита есть несколько блестящих страниц, отражающих историческое мировоззрение ученого в главе «Дворцы-музеи». Предложенный ученым анализ русской истории XVIII – начала XX в. отражает понимание ученым историзма, «диалектического материализма », как он сам его называл. «Музеевед – тот же историк, – писал Ф. Шмит. – Только историк излагает результаты своей работы над архивными документами…, а музеевед показывает результаты своей работы над вещественными памятниками и ансамблями памятников в музейной экспозиции» 52. Кстати, современные исследователи называют «историзм» в качестве систематизирующего принципа отечественного музееведения 53, отличающего его от подходов европейской и американской музеологической школы.

Ф. Шмит выступал против внеисторической трактовки известных личностей в музейных экспозициях. «Почему-то принято царей Романовых характеризовать сплошь самыми отрицательными чертами: и дураки-то они были круглые, и пьяницы, и развратники, и бесчестные лжецы, и т. д…С политпросветательной точки зрения было бы, несомненно, очень хорошо, если бы можно было показать, что Романовы, по своим природным задаткам и по воспитанию, были не хуже и не лучше всех прочих людей своего времени и своего класса, самые обыкновенные люди, и что недаром на молодого Александра I, на молодого Александра II, даже на молодого Николая II именно передовые, общественные круги возлагали определенные надежды! И было бы очень хорошо, если бы можно было показать, что все Романовы потом обманывали эти надежды, становились действительно и дураками, и пьяницами, и мерзавцами и т. д., потому что не могли не стать ими. Ведь нам надо показать, что не самодержцы, сами по себе, были плохи (подумаешь: роковая случайность!), а что самодержавие, сначала законный продукт такого-то уровня общественного развития, со временем разлагалось, путалось в неразрешимых противоречиях и делало венценосцев тем, чем они все становились, по необходимости и независимо от природных данных. Только так мы можем бороться с тем обывательским отношением к царям и к Революции» 54.

Шмитовские оценки Павла I во многом предвосхищают новейшие трактовки противоречивой личности русского императора 55. Уже в то время Ф. Шмит стремился избегать плоского схематизма и шаблонности в трактовке этого образа. «Чудачества этого безумца сделали его притягательным центром для всевозможных анекдотов, – отмечал Ф. Шмит, – а трагическая погибель застряла в памяти даже таких людей, которые историческими знаниями вообще не блещут. Другими словами: личность Павла, рисующаяся воображению под видом всевластного и злого шута, заслоняет исторический процесс. В целях пропаганды здравого исторического материализма с таким представлением о Павле нужно энергично бороться: не цари делают историю, а история делает царей. Личное чудачество и безумие Павла определяют собою, как он делал то, что делал; но делал он не то, что ему взбрело на ум под влиянием случайного стечения обстоятельств или болезни, а то – и только то, что объективно было необходимо по ходу исторического процесса. Музейный показ Павла I имеет целью разрушить дворянскую легенду о Павле-шуте и продемонстрировать Павла-императора» 56.

Новое понимание образа Павла складывается у Ф. Шмита на основании обращения к визуальным текстам – портретам. «Для того чтобы понять анекдотического Павла, достаточно рассмотреть его портрет: маленький курносый уродливый человечек с короною набекрень, в страшно чванной позе, в страшно пышном маскарадно-царском одеянии и с комически-импозант-ным выражением на лице. Все несчастное, оставившее неизгладимые следы детство этой жертвы неумеренной нежности Елизаветы Петровны и ненависти Екатерины II достаточно объясняет характер анекдотического Павла». Такой подход предвосхищает методологические приемы из арсенала современной визуальной антропологии. Совершенно справедливо Ф. Шмит указывает на значимость «контекста» – эпохи – при осмыслении и трактовке образа императора: «чтобы понять и оценить по достоинству Павла-императора, надо дать себе отчет в общем ходе русской истории за XVIII в.». Предлагаемая Ф. Шмитом музееведческая трактовка личностей русских царей от Петра до Николая II свидетельствует о глубоком знании и понимании истории России XVIII – начала XX в.

Пророческими можно считать предложения Ф. Шмита 1929 г. о создании Центрального Музея древнерусского искусства 57. Учитывая то, что высказано это предложение было в разгар атеистической пропаганды, понимаемой многими представителями власти буквально как «борьбу со всеми предметами культа», идея не получила реализации. Риторически Ф. Шмит высказал недоумение по поводу того, что «мы прекрасно умеем использовать античные статуи как музейные экспонаты, и никому в голову не приходит, что это ведь тоже религиозные древности; а вот иконы – никак!» 58Уже тогда Ф. Шмит утверждал, что такой музей должен быть именно музеем церковного искусства и будет «красноречивее с точки зрения антирелигиозной пропаганды и внедрения исторического материализма» 59. Однако в советском музейном деле вместо культурно-исторического подхода к древнерусской иконописи победил вульгарно-социологический. Характерна в этой связи трансформация Третьяковской галереи, проведенная в 1931 г., когда отдел древнерусского искусства вошел составной частью в отдел феодализма. «Реформа» осуществлялась под руководством молодого в ту пору искусствоведа А. А. Федорова-Давыдова 60, которого Ф. Шмит называл «генералом от марксизма». Вместо отделов в галерее появились секции феодализма, капитализма, социализма 61.