Федор Шмит - Избранное. Искусство - Проблемы теории и истории

52 Шмит Ф. И. Искусство Древней Руси… С. 3.

53Эти материалы были частью готовившейся еще в 1914 г. к публикации работы Ф. Шмита о византийских росписях XI–XIV вв. в Никее и Хиосе. Но в 1914 г. во время затопления в Вене (Австрия) издательской фирмы М. Яффе, часть таблиц и уже набранных клише погибла. Некоторые подготовительные материалы Ф. Шмит сумел опубликовать в XII томе «Известий РАИВК». Другие материалы исчезли во время эвакуации Константинопольского института в 1914 г. От всего материала осталось около 30–40 таблиц, исполненных автотипией. Вот об этих материалах и вела переписку дочь Ф. Шмита с В. Н. Лазаревым в начале 1970-х годов: «Я его запросила, и он мне просил передать, что таблицы действительно получил для фотографирования. Эти фотографии были отсняты и отосланы отцу, Куда они потом подевались, мне выяснить не удалось». См.: Шмит П. Ф. Жизнь Ф. И. Шмита. Рукопись. С. 38.

54См.: Лазарев В. Н. Искусство Новгорода. М., 1947. С. 19.

55Московский искусствовед видел слабые стороны метода Н. П. Кондакова «в отрыве от анализа художественной формы, в отождествлении иконографии и содержания памятника, в отсутствии причин изменения иконографии». См.: Кызласова И. Л. Начальный этап в становлении иконографического метода Н. П. Кондакова // Византийский временник. 1980. Т. 41. С.223.

56Д. В. Сарабьянов акцентировал внимание на том, что «остались еще непереизданными, а частично и неизданными труды А. Г. Габричевского, Ф. И. Шмита, И. И. Иоффе, А. И. Некрасова. В их наследии можно найти много идей, способных обрести сегодня новую жизнь. Задача научных институтов – заняться публикацией и изучением забытой части советского искусствознания. От такой работы было бы больше пользы, чем от иных книг, выходящих в порядке выполнения плана по «листажу»». См.: Сарабьянов Д. В. Искусствознание: основные направления исследовательских разработок // Вестник Академии наук СССР. Серия: Исторические науки. 1989. № 8. С. 116–122. Его же. Некоторые методологические вопросы искусствознания в ситуации исторического рубежа // Вопросы искусствознания. Вып. 1–2. М., 1995. С. 5–14.

Книга «Музейное дело» вышла почти 80 лет назад – в 1929 г. тиражом в 2 тысячи 100 экземпляров и сразу же стала библиографической редкостью, но не получила широкого распространения в советское время. Несмотря на долгое забвение книги, изложенная в ней музеологическая концепция Ф. Шмита не только не устарела, а, по признанию многих специалистов, во многом определила направление развития теории и практики музейного дела в России.

Современные историки музеологии определяют место Ф. И. Шмита в одном ряду с такими отечественными музееведами начала XX века, как Н. И. Романов, Н. Г. Машковцев, И. Э. Грабарь, А. У. Зеленко 1, Н. Д. Бартраме, Б. Ф. Адлер, Г. Л. Малицкий 2, Я. Мексин 3и др. Более того, историографы-музеологии называют Ф. Шмита «одним из основоположников советской музееведческой школы» 4. Принимая столь высокое определение статуса Ф. Шмита в истории науки, вряд ли можно согласиться с утверждением о существовании школы «советского музееведения». Системные признаки музееведческой научной школы 5, особенно в этот период – 20—30-е годы XX века, отсутствовали. Не было среди отечественных музееведов лидеров 6, не было единой методологии, программы исследований, публично заявленной и отрефлексированной, последовательно реализованной, не было преемственности в деятельности нескольких поколений. Перечисленные выше группы ученых были по-разному методологически и идеологически ориентированы, объединяло их только одно – эпоха, в которую они жили. Да, они были современниками, но среди них были В. А. Верещагин, Г. К. Лукомский, Э. Голлербах, В. И. Яковлев, А. А. Половцев, П. П. Вейнер и др., сформулировавшие принципы организации музейного дела, на основе которых художественная интеллигенция была готова сотрудничать с советской властью. Были среди них и те, которые впоследствии оказались репрессированными, такие как А. И. Андреев, Н. П. Анциферов, П. Д. Барановский, М. Д. Беляев, Г. С. Бабаев, В. И. Смирнов, М. И. Смирнов, Ф. И. Шмит, Н. А. Шнеерсон, А. М. Эфрос, Я. Мексин, С. И. Руденко, А. И. Яковлев и др. У истоков отечественного музееведения стояли и те, кто эмигрировал за рубеж сразу же после революции: А. Бенуа, П. П. Муратов, В. П. Зубов. Были и те, кто в канун «великого перелома» 1929 г., покинули эту опасную стезю. Например, И. Э. Грабарь, целиком переключившийся на проблемы научной реставрации, и Н. Г. Машковцев, посвятивший себя исследованию истории искусств 7. Все это свидетельствовало о том, что отечественные музееведы начала XX века были сильно разобщены: между ними не сложилось устойчивых научных контактов и личных связей. Среди этой когорты ученых вряд ли можно выделить четкие направления, противостоящие друг другу, – группу музееведов, признанных официально, ориентированных на историко-марксистское понимание задач предмета, либо группу ученых, оппозиционную власти, не согласных с утверждением материалистической идеологии в этой области знания. Такая классификация выглядела бы искусственным конструктом, поскольку границ между мировоззренческими установками не сложилось даже в умах отдельных ученых: многие из них были непоследовательны в своих убеждениях и, надо сказать, что не очень-то к этому стремились. Отличительной чертой этого периода развития советского музееведения было почти равное сочетание, с одной стороны, творческих открытий, озарений, прорывов, а с другой, заблуждений, ошибок, консервативных идей, ведущих отечественные музееведческую теорию и практику в тупик идеологического детерминизма.