Федор Шмит - Избранное. Искусство - Проблемы теории и истории

Мы выше упомянули о том жалком и противном впечатлении, которое производят на постороннего свидетеля толпы скучающих, ничего не понимающих и в то же время преувеличенно и притворно «восторгающихся» туристов, которые без видимого толка слоняются по бесконечным залам бесчисленных музеев Италии. Незачем ездить в Италию, чтобы совершенно аналогичное зрелище изнемогающих от музейной повинности людей получить и у нас в любом большом музее. Тут дело вовсе не в том, что плохи посетители музеев, а в том, что плохо организованы музеи.

Человеческая восприимчивость не беспредельна. При наплыве новых и сильных впечатлений неминуемо – если нет особой тренировки, т. е. пониженной впечатлительности – быстро наступает утомление. После полутора-двух часов, проведенных в музее, всякий человек – и особенно человек, не безразличный к тому, что он видит, – еле стоит на ногах, у него притупляется внимание, у него пропадает интерес даже к тому, что его, при других условиях, чрезвычайно бы живо заинтересовало, у него есть только одно желание – поскорее уйти из этого ужасного учреждения; а если он себя начнет насиловать и заставлять к вниманию, то он за это платит головною болью и т. д. Симфонический концерт – да еще с перерывами! – продолжается не больше 3 часов. Самая длинная драма занимает время от 8 до 12 часов ночи, но публика освежается и отвлекается в антрактах. В музеях нельзя публику заставлять через каждый час делать получасовой перерыв; значит, надо сделать так, чтобы самый рьяный посетитель музея, пробыв в нем максимум часа два, сам уходил, – потому что он уже увидел все, что за один раз можно было увидеть: уходил бы без пресыщения, без головной боли, без громкого (бывает!) вслух или тихого про себя «а ну их совсем!» Надо сделать так, чтобы никто не успокоился на том, что он в таком-то музее был и даже бывал, что он там все, дескать, уже знает; надо сделать так, чтобы каждый, уходя из музея, с благодарностью чувствовал, что он чему-то нужному научился, и с удовольствием предвкушал свое следующее посещение.

В больших центрах, в столицах, куда постоянно со всех концов СССР стекаются путешественники-экскурсанты, там, возможно, должны остаться в нынешнем своем виде те большие музеи с постоянным и неограниченным составом экспонатов, которых осмотреть зараз никак нельзя, если действительно смотреть, но которые, тем не менее, осматриваются многими именно за один поход. И тут, может быть, в интересах посетителей следовало бы открывать не все отделы одновременно, или дробить входную плату, или придумать какие-либо иные паллиативы, пока недостаток помещений не вынудит, в конце концов, все-таки перейти к системе выставок; кроме того, в этих центральных музеях придется очень остро поставить вопрос об экспозиции в публичной части музея только того, что действительно доступно и нужно широкой публике, и о гораздо более обильном выделении экспонатов в научно-исследовательский фонд, чтобы получить возможность выставить то, что выставляется для публики, в сколько-нибудь сносных условиях. Но сейчас у нас речь идет не о сравнительно немногочисленных этих исключениях, а о правиле – о тех публичных естествоведческих, исторических, этнографических и художественных музеях, которые находятся в провинциальных центрах и рассчитаны на постоянно живущую в данном городе публику.

Публика – даже сравнительно утонченная и высокообразованная международная буржуазная публика, а тем более публика малоопытная пролетарская – не умеет, как следует, ходить в музей, и ходит часто или без пользы, или даже себе во вред. Ей надо придти на помощь. Сколько времени можно без чрезмерного утомления провести в музее? Часа два, самое большое – три. Сколько, скажем, картин можно рассмотреть за два-три часа? Если не посмотреть только, а рассмотреть да вникнуть, продумать, прочувствовать то, что картиною хотел сказать художник, то за один прием едва ли можно одолеть больше трех десятков картин (считая по 5 минут на каждую). Конечно, это индивидуально, и одному дано от природы больше сил, другому меньше, но – насколько хватает моего опыта – три десятка картин скорее слишком много, чем слишком мало. Но возьмем даже еще более крупную цифру – 50, в расчете на то, что среди выставленной полусотни будут такие картины, которые почему-либо не понравятся, не покажутся интересными посетителю. Пятьдесят картин, несколько бюстов и статуй (скульптурных экспонатов в русских музеях всегда бывает немного), сотня-другая произведений народного или городского прикладного искусства, сгармонизованная с основным картинным фондом, – вот все, что зараз может быть показано публике.