Шамма Шахадат - Искусство жизни - Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

Это ранний вариант образа из набоковской галереи маленьких девочек, подготовляющих Лолиту.

Кроме того, Ардалион пишет, что нет одинаковых людей (Набоков, 1990, 458), тогда как Герман мечтает о мире «Геликсов и Ферманов» (429).

На это указывают, в частности, отсылки к гоголевским «Запискам сумасшедшего», например дневник с ложными датами в гл. 11, «Записки» как возможное заглавие рукописи Германа (Набоков, 1990, 456) и т. д.

В комнате попа висит портрет, продырявленный тростью: «да портрет Скобелева, засиженный мухами и проткнутый палкой» (Белый, 1995, 36); баронесса во время скандала вцепляется в палку, а когда скандал достигает кульминации, Дарьяльский вырывает палку у нее из рук и отбрасывает в сторону: «в негодовании вскипела старушка, поднималась с кресла и сжимала палку в руке» (Там же, 100); «не помня себя от бешенства, он [Дарьяльский] оттолкнул наступавшую на студента старуху, сжал ее руки, вырвал у нее палку и отшвырнул» (Там же, 101); нищий Абрам распевает псалмы и постукивает в такт палкой: «он распевал псалмы глухим басом, посохом отбивая дробь» (Там же, 193).

Эта «трость с костяным набалдашником» (214) напоминает о палках с набалдашниками (золотыми и серебряным), о которых рассказывается в «Соборянах».

«И после легкой, едва заметной борьбы Петр с силой выдернул палку из рук медника» (Белый, 1995, 218).

См.: Десятов / Куляпин, 2000, 218. Как показывают эти авторы, карандаш – это «маленькая палочка», которую Феликс при первой встрече не отдает Герману.

О Германе как художнике-символисте см., например: Десятов / Куляпин, 2000, 215. К числу многочисленных интертекстуальных аллюзий, отсылающих к символизму, относится образ аббата, проживающего в гостинице, где скрывается после убийства Герман; этот образ напоминает об отеле «Аббат» в Каире, который Владимир Соловьев описывает в «Трех свиданиях»..

Десятов / Куляпин сравнивают Германа с Сальери (2000, 216).

О загробном мире в связи с «Отчаянием» см. также: Смирнов, 2000a.

Набоков, как известно, отвергал Фрейда, и на этом фоне речь должна идти прежде всего о пародии.

К концепту «народ», «народность» см.: Perrie, 1998.

Об этой двойной игре в двойничестве см.: Lachmann, 1990, 465: «Манихейские структуры непримиримости того и другого принципов [то есть архаических начал контрарности] находятся в одном ряду с мифами спасения и обретения благодати: повтор в удвоении гарантирует бессмертие, возвращение того же самого. Обе модели, соединяясь в литературном мотиве, указывают на ‹…› неразложимый архисинтез, которому нет места нигде».

«И охотник же был Дарьяльский до такого сорта стишков и сам в них преуспевал: и о белолилейной пяте , и о мирре уст , и даже… о полиелее ноздрей . Нет, вы не подумайте; сам выпустил книжицу, о многих страницах, с изображением фигового листа на обертке» (Белый, 1995, 19). Белолилейные пяты напоминают о драме Соловьева «Белая лилия», мирра отсылает к имени предсимволистской поэтессы Мирры Лохвицкой, а воспевание ноздрей стоит в одном ряду с «бледными ногами» из сборника Брюсова «Русские символисты» (ср.: III, I).

«Вздрогнул Дарьяльский, будто тайная погрозила ему там опасность, как грозила она ему не раз, будто тайно его призывала страшная, от века заключенная в небе тайна» (Белый, 1995, 20).

«И все я ждал ‹…› Я ждал, я взял: но никто не приходил ‹…›» (Белый, 1995, 64).

Когда его друг Шмидт собирается предсказать ему судьбу, он говорит: «Я не верю в судьбу; все во мне победит творчество жизни…» (Белый, 1995, 133).

«спал он или не спал там, в храме; привиделось ему или нет; глупости: должно быть, вздремнул» (Белый, 1995, 22); «и не помнит Дарьяльский, отчего нашла на него минута забвения» (66); «но Петр себя потерял» (97); «и уже ему сладко жить в лихорадочном сне» (116) и т. д.

Блок и через него Белый цитируют 19-е письмо Гоголя из его книги «Выбранные места из переписки с друзьями»: «Но как полюбить братьев, как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так в них мало прекрасного!» (Гоголь, 1986, 254). По Гоголю, любовь к Богу побуждает любить Россию, а любовь к России выражается в любви к людям, притом именно безобразным.