Второй скандал, на котором Пшибышевский останавливается в своих мемуарах, – любовная связь с женой поэта Каспровича Ядвигой. Начались эти отношения вскоре после того, как Пшибышевский вернулся со своей женой-норвежкой Дагни Жюэль в Польшу и увлекся одновременно двумя женщинами – Ядвигой Каспрович и Аниелой Пояковной. В 1901 году Дагни была застрелена в Тифлисе одним из поклонников Пшибышевского, и Ядвига, расставшись со своим мужем, переехала к Пшибышевскому. Излагая этот эпизод в воспоминаниях, Пшибышевский возвращается к проблеме вины: «Возмущение и град камней, – пишет он, – обрушились на нас после развода Каспровичей»; между тем никакой вины ни за Ядвигой, ни за собой он не видит, ибо художник «живет не так, как хочет, а повинуется живущей в нем вечной метафизической сущности, которая его формирует» (1994, 344). К тому же Ядвига, покинув Каспровича, именно этим сделала из него подлинного художника. Общество не подозревало, «каким образом сказалось это переживание на творчестве Каспровича, который лишь теперь, под непосильной тяжестью личной боли, обрел те могучие силы, которые породили его “Гимны”» (Там же). Скандал, так же как и в случае с Белым, является катализатором художественного творчества, но функционирует он иначе: для Белого создание романа дает надежду на выздоровление, необходимое для спасения жизни; но для Пшибышевского с его обоготворением художника и искусства именно искусство подлежит спасению ценой пожертвованной ему жизни.
Скандалы имеют, как представляется, тенденцию к повторению, они предполагают дублирование одних и тех же ситуаций, будь то в тексте или в жизни. Они жонглируют истиной, развенчивая ее или скрывая, они нуждаются в потрясении, следуя за ним или его провоцируя, они раскрепощают язык тела. В искусстве и в жизни они занимают место на границе между ложью и нервным возбуждением и содержат угрозу жизни, ибо скандалиста ожидает ранняя смерть: «Если ты будешь якшаться и впредь с декадентами, то ‹…› не жилец ты на свете» (Белый, 1990а, 313).
2.3.3. Я не есть другой . Ложные прочтения в романах Андрея Белого «Серебряный голубь» и Владимира Набокова «Отчаяние»
Поскольку предмет есть истинное и всеобщее, равное самому себе, сознание же изменчиво и не субстанционально, может случиться, что оно схватывает предмет ошибочно и создает иллюзию. Восприятие включает в себя сознание возможности самообмана.
Гегель . Феноменология духа
Каким образом роман с ключом продолжает оказывать воздействие после того, как уходят из жизни или теряют значение его герои да и сходит на нет сама его функция? В случае символистского романа сохраняется его метапоэтическое измерение, рассказ о творении. Интертекстуальная связь между «Серебряным голубем» и «Отчаянием» свидетельствует о том, что тема творения – в особенности творения неудавшегося – сохраняет свою продуктивность. В центре обоих романов стоит художник как лжетворец, узурпатор. Прочтение им книги мира заканчивается неудачей. Именно об этом пойдет речь в дальнейшем.
В западноевропейской культуре, пишет Фуко в книге «Порядок вещей», утвердился «человек с одичавшей способностью улавливать сходство»: он «отчуждает себя в пользу аналогий», «принимает вещи за то, чем они не являются, а людей путает друг с другом» (Foucault, 1966, 63) и повсюду видит подобия. Родной брат безумца – поэт. Если безумец устанавливает воображаемое сходство, то поэт выявляет «скрытое родство вещей и их рассеянные подобия» (Там же): «Поэт переводит подобия в знаки, которые их выражают, безумец наделяет все знаки подобием, которое их в конце концов уничтожает» (Там же). Поэт и безумец обеспечивают границы порядка, выводя за них хаос, порождаемый подобиями [683].
Владимир Набоков также проявлял интерес к этой неравной паре – madman и genius . В эссе «Искусство литературы и здравый смысл» («The Art of Literature and Commonsense») [684]он проводит различие между больным сознанием безумца и высшим здоровьем гения [685]и наваждение противопоставляет вдохновению. Оба – и безумец, и гений – расчленяют мир на составные части, но первый не имеет сил создать из них новый, тогда как последний «берется за разборку, когда и где захочет, и во время занятия этого знает, что у него внутри кое-что помнит о грядущем итоге» (Nabokov, 1980a, 377). Вдохновение, творческий шок, определяет, по Набокову, ту точку, в которой разложение мира на составные части преобразуется в последующую гармонию, характеризующую произведение искусства.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу