Гэри Ван Хаас - Юность Пикассо в Париже

– Впечатляет, – помолчав, ответил наконец Пабло. – А где же он сам?

– Где-то здесь, – сказал Аполлинер, осматривая громадный зал. Тут он заметил Матисса, стоящего в окружении газетчиков. Это был невысокий, неброской внешности человек, около сорока лет, с короткими вьющимися каштановыми волосами, с маленькой бородкой, в очках с металлической оправой. На нем был серый костюм в полоску. Отвечая на вопросы корреспондентов, он производил впечатление человека проницательного и уверенного в себе.

Аполлинер волновался – он очень хотел познакомить Пабло с Матиссом. Когда Матисс заметил, что к нему приближаются его старые друзья, Аполлинер и дон Луис, он облегченно вздохнул и шагнул им навстречу, уходя от любопытных репортеров.

– На сегодня достаточно, – заявил он журналистам. – Продолжим позднее. А сейчас – извините меня…

Аполлинер подошел к Матиссу, и начались объятья и поцелуи. Матисс искренне радовался этой встрече.

– Анри, дружище, как вы? – гудел Аполлинер. – Похоже, вас можно поздравить с очередной успешной выставкой. А что?.. Здесь, должно быть, пол-Парижа.

– Гийом, дон Луис, как приятно вас видеть! Добро пожаловать! Вы оба прекрасно выглядите. – И тут Матисс заметил Пабло. – А что за молодой человек с вами?

– Анри, я хочу познакомить вас с Пабло Пикассо, – сказал дон Луис, представляя художников друг другу.

Матисс пристально, с явной антипатией вгляделся в Пабло и нахмурился.

– Что? Вы привели того выскочку, который копирует мой стиль? – Он быстро обернулся к Пабло. – В чем дело? Зачем вы пытаетесь меня имитировать?

– Успокойтесь, Анри, – вмешался Аполлинер.

Пабло ошеломило поведение Матисса, поскольку он всегда уважал его как большого художника, который уже при жизни достиг славы и успеха. «Как грустно, – подумал Пабло, – что человек в его положении все еще видит в ком-то угрозу».

– Простите, месье, – сказал Пабло, – но я никого не имитирую, возможно – черпаю вдохновение, но вовсе не имитирую. Впрочем, я намерен двинуться дальше, чем вы, и, к счастью, не боюсь ни насмешек, ни зависти.

– Тогда найдите свой собственный стиль! – вспылил Матисс.

Пабло не верил своим ушам.

А расходившийся Матисс обратился к Аполлинеру:

– Зачем вы привели сюда этого неотесанного юнца? Хотели оскорбить меня? – И он повернулся к Пабло спиной, будто тот должен был при этом исчезнуть.

– Успокойтесь, Анри, вы слишком остро на все реагируете, – твердил Аполлинер. – Вам обоим равно свойственна любовь к примитивизму, к чему-то такому, чего мир искусства еще никогда не видел.

Матисс сердито косился на Пабло.

– Ну, уж он-то, на мой взгляд, действительно примитивен!

В разговор вступил дон Луис:

– Анри, взгляните на дело иначе. Вы с Пабло вполне могли бы объединить усилия для популяризации современной живописи.

На глаза Аполлинеру попалась витрина, в которой были выставлены маленькие, вырезанные из дерева африканские тотемы. Он поспешно шагнул к ней, взял оттуда один экспонат и поднял его так, чтобы было видно всем.

– Тотем – это любой естественный или сверхъестественный предмет, фантастическое существо или животное, изображенное в дереве или другом материале. Он имеет личное символическое значение для человека, который сознает собственное бытие в тесной созависимости с бытием и энергией тотема.

– А я думал, это как-то связано с африканскими племенами, – удивленно проговорил Матисс.

– Да, так и есть, – подтвердил Аполлинер. – В некоторых традициях с тотемами отождествляются не отдельные люди, а целые группы. Свои тотемы бывают у кланов и у племен. Но смысл этого предмета заключается в том, что он защищает единство, силу и устремления клана от различных угроз, связанных с антиобщественным и аморальным поведением, таким как инцест.

– Инцест? Боже, при чем тут инцест? – взмолился Матисс.

– Тотем – это знак племенной идентичности. Это не только отличительный знак, но и символ родовой общности.

– Я начинаю понимать, что вы имеете в виду, – сказал дон Луис, а Аполлинер продолжал свою речь.

– Этот тотем – прекрасный образец, – заявил он. – Он – сама древность, существовавшая прежде истории, прежде всех времен, прежде культуры, нечто глубоко укорененное в подсознании – и, в конечном счете, нечто первичное и неистовое.

Пока Аполлинер говорил, творческое сознание Пабло вело работу. Он представил себе тотем в виде деревянной фигуры туземца в полный человеческий рост, будто бегущего сквозь заросли джунглей рядом с дикими африканскими животными. Туземец хрипло кричит, а вдалеке раздается бой барабанов…