Антон Нестеров - Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Донн продолжает развертку этой алхимической метафоры в следующей строфе:

Упоминаемый здесь алембик, герметично запечатываемый сосуд из огнеупорного стекла, вводит нас в область оперативной алхимии. О соответствии Хаоса и Первоматерии алхимического процесса мы уже говорили выше. «Бездушные тела», в таком случае, соотнесены с той стадией алхимических операций, когда происходит отделение духа от материи – с тем, чтобы впоследствии соединить его с материей, подвергшейся очищению и нетронутой первородным грехом, исказившим весь строй бытия.

Рассуждение Донна о тварях живых, растениях и камнях явно восходят к Парацельсу, писавшему о животворящих все сущее духах следующее: «Есть духи небесные и адские, духи человеков, металлов, камней и т. д. Из этого вы можете заключить, что дух, воистину, есть жизнь и бальзам всякого творения, что обладает телом». [544]Однако герой стихотворения столь опустошен потерей возлюбленной (связано это с ее смертью или нет – до сих пор является предметом спора комментаторов: слова о том, что «понятие «смерть» приложимо <���к возлюбленной> лишь по ошибке», можно понимать по-разному), что становится эликсиром, квинтэссенцией пустоты, существовавшей до Творения. Мотив этот уже звучал в стихотворении, но его подчеркнутый повтор вводит важные пояснения. Зимнее солнцестояние – точка, в которой солнце как бы «замирает» – чтобы повернуть на лето. Этот поворот связан с естественным течением времени в будущее, т. е. – в эсхатологической перспективе – ко Второму Пришествию и обретению райского состояния. Но время героя стихотворения течет в противоположном направлении – в прошлое: через воспоминания о возлюбленной – к воспоминанию о том, что он и она носили в себе Хаос, – а отсюда делается и следующий шаг – к пустоте, предшествующей Творению. И понятно, почему тогда финальная строфа утверждает:

Внутренне мертвый, впустивший в себя смерть – и из смерти и ничто состоящий герой стихотворения совершает ночной молебен ушедшей (умершей?) возлюбленной. Данная строфа почти на грани святотатства отсылает читателя к евангельскому: «Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов, а ты иди, благовествуй Царствие Божие» (Лк. 9, 60). Собственно, стихотворение – с его литургическими интонациями – есть литургия во славу смерти. (Заметим, что тут возникает еще одна интересная алхимическая аллюзия. Фулканелли в своем сочинении «Тайны соборов», посвященном взаимосвязи убранства европейских церквей и символизма алхимии, упоминает о Черной Богоматери, специфическая форма поклонения которой существовала во Франции в Средние века. Фулканелли прослеживает некоторые мотивы этого культа и параллельные им алхимические представления о первоматерии. [545]Во времена Донна культы эти были еще живы, и он мог столкнуться с ними во время своего пребывания в Париже; возможно связь алхимии и литургики в «Ноктюрне в день святой Люси» объясняется именно этим.)