Джейн Хокинг - Быть Хокингом

В 1965 году ей, вероятно, уже шел седьмой десяток, хотя прямая спина, темные волосы и статная фигура делали ее десятью годами моложе. В ней сочетался талант рассказчика и ярко выраженная прагматичность: однажды в момент всеобщего религиозного подъема на квакерском бракосочетании она встала, чтобы провозгласить, что помощники забыли зажечь газ под самоваром. В манере, которая сделала бы честь Джойс Гренфелл [48], она с легкостью развенчивала раздутое эго многих академиков Кембриджа. Она вела себя аристократично и уверенно, но в основе ее действий всегда лежала искренняя и глубокая склонность к христианским добродетелям. Она была столпом традиционных ценностей, представляя в своем лице все то, что Стивен отвергал; а ее основной мишенью являлись «пустоголовые либералы». В ней Стивен обрел достойного соперника; он уважал ее за доброту и щедрость, несмотря на то что с политической точки зрения они были на противоположных сторонах баррикады.

В следующие несколько месяцев Тельма Тэтчер взяла нас под свое крыло, как заботливая наседка. Она смотрела, все ли в порядке у Стивена, когда я уезжала в Лондон, и одновременно заботилась о своем престарелом муже, который, как она сказала, «украл ее из колыбели», а также об их молодой и независимой дочери Мэри, составляющей архив видеофильмов о быте британцев в Индии.

Скорее, чем хотелось бы, я вновь приступила к занятиям в Уэстфилде: начался последний год обучения. Расставание со Стивеном по понедельникам было очень болезненным, а график – тяжелым для нас обоих. Стивену едва хватало сил, чтобы справляться с бытовыми ситуациями, связанными с жизнью в доме; кроме того, каждый вечер, если его кто-нибудь не приглашал в гости, он совершал полную опасностей прогулку на длинную дистанцию по Кингс-парад, чтобы поужинать в колледже. Наша подруга из Австралии Анн Янг каждый день из своего окна наблюдала за тем, как он медленно идет по противоположной стороне улицы. Обратно его обычно провожал один из младших научных сотрудников, после чего Стивен звонил мне по телефону, докладывая о том, как прошел день.

Мои обычные передвижения также были изнурительными.

Я уезжала в Лондон в понедельник утром, проводила неделю в Уэстфилде, а в пятницу вечером снова вливалась в ряды пользователей общественного автотранспорта. Стремясь поскорее добраться в Кембридж, к Стивену, – а также успеть на вечерний курс лекций Николауса Певзнера [49]по архитектуре Возрождения, который мы посещали вдвоем, – я грызла ногти и нервно смотрела на часы в метрополитене, гадая, сколько еще поезд просидит в туннеле, в ужасе от того, что могу опоздать на поезд от Ливерпуль-стрит [50]. Впоследствии долгие годы мне снился страшный сон, в котором я застреваю в туннеле лондонской подземки.

В течение недели напряжение не ослабевало: переводы с английского на испанский и обратно, эссе и контрольные работы, которые следовало сдавать в срок и которые я должна была успевать делать по вечерам в будние дни. Выходные оказывались под завязку забиты походами в магазины, стиркой, уборкой и перепечаткой тех частей диссертации Стивена, которые он написал в течение недели своим неровным, практически неразборчивым почерком, а также набором других частей под его диктовку. Печатная машинка стояла на новом блестящем обеденном столе; больше на кухне не было никакой мебели. Мучения, пережитые на курсах стенографии перед поступлением в университет, сейчас приносили свои плоды. Скоропись оказалась умеренно полезной для конспектирования лекций, но именно навыки ненавистной машинописи были божьим даром, позволяющим зафиксировать на бумаге законы сотворения мира. Благодаря этому мы сэкономили весьма значительную сумму, которая ушла бы на гонорары машинистки. Первые отрывки диссертации, появившиеся в Корнелле, содержали массу уравнений, символов и коэффициентов, греческих букв, надстрочных и подстрочных цифр, а также конечные и бесконечные вселенные, сводившие меня с ума. Тем не менее, так как это была научная диссертация, ее объем был ограничен. Кроме того, я утешалась тем, что причастна к определению происхождения вселенной. Мне внушала священный ужас мысль о том, что все эти загадочные цифры, буквы и знаки содержат секрет темной глубокой бесконечности. Однако слишком длительные размышления о поэтической составляющей темы мешали работе, поскольку отвлекали внимание от всех этих точек и циферок над и под строкой, неправильное положение которых могло нарушить порядок созидания и повергнуть зарождающуюся вселенную в первичный хаос.