Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Рассказ «Я – сумасшедший» – это, более или менее, набросок произведения, который станет романом «Над пропастью во ржи». Холден вспоминает, как его вышибли из частной школы-пансиона, и дает кое-какие краткие намеки, позволяющие догадываться о его личности. «Только сумасшедший стал бы стоять» в холод на вершине холма в тонкой куртке, а именно это делает герой в начале рассказа. «Это я. Сумасшедший. Кроме шуток. У меня резьбу сорвало». Оттуда герой без предупреждения едет домой, в родительскую квартиру в Нью-Йорке. Когда он приезжает, он будит свою младшую сестренку Фиби, которая спит глубоким сном.

Моя Фиби даже не проснулась. Ну, когда я зажег свет и все такое. Я долго смотрел на нее. Она крепко спала, подвернув уголок подушки. И рот приоткрыла. Странная штука: если взрослые спят открыв рот, у них вид противный, а у ребятишек – нисколько. С ребятишками все по-другому. Даже если у них слюнки текут во сне – и то на них смотреть не противно.

Я ходил по комнате очень тихо, посмотрел, что и как. Настроение у меня вдруг стало совсем хорошее [276].

Сэлинджер избавился от первоначального Холдена Колфилда, каким он был выведен в нескольких опубликованных рассказах, в которых действовал персонаж с тем же именем, поразительно похожий на героя романа. Сообщается, что первоначальный Холден пропал без вести во время Второй мировой войны. Сэлинджер без зазрения совести воскрешает Холдена из мертвых. В ноябре 1946 года Сэлинджер проживал в квартире родителей на Парк-авеню, когда, наконец, в New Yorker 21 декабря 1946 года был опубликован рассказ «Легкий бунт на Мэдисон-авеню», в котором фигурирует Холден Морриси Колфилд. К тому времени Сэлинджер закончил 90-страничную новеллу «Над пропастью во ржи», но понимал, что не хочет издавать это произведение в таком виде, что над произведением еще надо работать.

Сэлинджер нуждался в покое, если он собирался расширить новеллу. Радио-продюсер Хаймен Браун только что приобрел участок в сельской местности, в шести милях от центра городка близ Вестпорта, в качестве места воскресного семейного отдыха. В главном доме была большая студия. В 1947 году агент по недвижимости пришел к Брауну и сказал, что у него есть клиент, который хотел бы арендовать дом на 8–9 месяцев.

Этим клиентом был некий писатель.

«Так я и встретился с человеком по имени Дж. Д. Сэлинджер, – рассказывал нам Браун. – Полагаю, он хотел поселиться вблизи от Нью-Йорка. У него была большая черная собака, в чем и заключалась проблема. Некоторые люди не хотели сдавать ему дома в аренду из-за собаки. Мне понравился этот человек. Похоже, он был молод, может быть, лет под 30. О нем я знал немного, но я знал, что был писатель по фамилии Сэлинджер, который писал рассказы для журнала New Yorker , так что когда он появился, я знал его как автора опубликованных в журнале рассказов. Вот и все, что я о нем знал. Выглядел он весьма представительно. У него была славная черная собака, которая понравилась и мне.

Сэлинджер сказал: «О, это мне нравится». Он имел в виду студию. Думаю, за аренду он платил долларов 100 в месяц или что-то в этом роде. В студии было много окон, ее площадь была 9 на 12 метров, а высота потолка – где-то метров семь. Думаю, это было хорошим местом для творчества, создавало настроение. В спальни на верхнем этаже вела лестница. Там-то он и работал. Он сказал мне: «Я буду писать здесь книгу». В Стэмфорде у меня был участок площадью 6 акров. Никакого движения по проселку, проходившему по берегу реки, так что он был предоставлен сам себе».

Сэлинджер снимал этот дом с сентября 1946 года по июнь 1947 года, а затем, в 1948 году, продлил аренду на целый год.

«Он был очень спокойным, – рассказывал Браун, – и сказал мне, что единственное, чем он будет заниматься там, – это писательство. Никаких вечеринок, никаких посетителей. Он будет гулять, выводить собаку. Дом стоял на склоне небольшого холма. Чтобы попасть в него, надо было подняться на 18–20 ступеней. Он спускался и гулял по дорогам. Место было очень уединенным».

«Он не распространялся о своих занятиях. Я никогда по-настоящему не мог погрузиться в его творческий процесс. И никогда не вламывался в его творческий мир. Ему всегда хорошо работалось: ничто в доме его не отвлекало. Он сидел и писал, а если его пишущая машинка замолкала, я не знал, пишет ли он или занят чем-то еще. Он держался очень замкнуто. В будние дни он оставался в доме один и писал, а я был в городе. То было его собственным миром. Я знал достаточно для того, чтобы не вмешиваться в его дела».