Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

– Ха. Ерунда. Корейская Народно-Демократическая Республика – единственное настоящее государство на Корейском полуострове, а значит, вы ее гражданин.

На том разговор и завершился. Пришли другие старшие офицеры, глянули на Сина и ушли на первый этаж обсудить ситуацию. Явился и заместитель директора («посмотрел на меня, как гадюка», отметил Син), но ему велели уехать. Когда Сина наконец свели вниз, на ужин ему выдали паек заключенного – соленый суп, горсточку риса и никакого мяса. Появились новые охранники с собаками, и к утру все окна затянули колючей проволокой.

Син пал духом. Он болтался в лимбе; он ждал, что с минуты на минуту его уведут на расстрел. Оба раза, пытаясь бежать, он искренне верил, что добьется успеха. «Мои побеги были как в кино, – годы спустя рассуждал он. – Может, я принимал фантазии за реальность… Но если бы я не попытался бежать, я бы умер от страха, тревоги и одиночества. Неудивительно, что в этой голой реальности, где дни почти пусты, мои фантазии и грезы путались с подлинной жизнью». Спустя двадцать дней после обнаружения Сина приехали два офицера госбезопасности и объявили, что забирают заключенного «туда, где вы ответите за свое преступление». Они меня наконец-то убьют, подумал Син, в наручниках забираясь на заднее сиденье очередного «бенца». Его пожитки швырнули в багажник.

Сина не убили. «Бенц» три часа ехал невесть куда в темноте и выгрузил Сина у дверей грозного здания.

Син прибыл в тюрьму номер 6.

Центр сосредоточения – это одно. Тюрьма номер 6, «центр перевоспитания» – совсем другое.

В 1968 году венесуэльского поэта Али Ламеду, приехавшего в Пхеньян переводить на испанский собрание сочинений Ким Ир Сена, признали виновным неизвестно в чем и приговорили, не предъявив никаких улик; шесть лет он провел в тюрьме номер 6, которую знал как «тюрьму Суривон», по названию ближайшего городка. Ламеда писал: «Условия были ужасающие. Одежду и посуду не меняли годами… Заключенный лишен прав, свиданий, личных вещей, сигарет, еды, нельзя читать книги и газеты, нельзя писать… Голод – метод контроля… На мой взгляд, лучше бы били – можно стиснуть зубы и перетерпеть. Постоянно голодать – хуже». Надзиратель рассказал ему, что в тюрьме одновременно содержатся шесть тысяч мужчин и женщин, а то и больше. Тюрьма – «огромное круглое здание с громадным внутренним двором». Ламеда слышал, как в соседних камерах рыдали люди, и впоследствии угрюмо отмечал: «В таких местах вскоре научаешься понимать, плачет человек от страха, от боли или от безумия».

Вот сюда и сослали Син Сан Ока после второй попытки побега. Официально предъявили ему обвинение, приговорили, велели переодеться в тюремное – хлопковое поношенное тряпье, не постиранное после предыдущего «арендатора», – и отвели в тесную, сырую и грязную камеру, где отныне будет его дом. Внутрь пришлось заползать через откидную дверцу на четвереньках. В унитазе кишели тараканы.

Как вскоре выяснилось, тюремные правила запрещали Сину встречаться и тем более разговаривать с другими зэками. Болтовня, смех и пение – ни-ни. Заключенным разрешали стирать одежду, но не разрешали мыться. Еженедельно, в основном в качестве ритуального унижения, проводился личный досмотр, в том числе полостей тела. Даже на прогулке заключенных держали в отдельных клетках с бетонными стенами, как в зоопарке, чтобы не общались и даже не смотрели друг на друга. Кормили практически «травой и солью» на воде, иногда добавляя рисовый колобок.

Как и прочим, Сину велели сидеть в камере, скрестив ноги, опустив голову, и не шевелиться. За малейшее сокращение мускулов избивали – чаще всего велели выставить руки за дверную решетку и колотили по пальцам дубинкой. Перебежчик Каи Хёк, чей отец пережил такое, писал: «Заключенные садились, скрестив ноги… и должны были сидеть молча и неподвижно. Это была настоящая пытка: тебя жрали вши, а ты только смотрел, как они пируют, потому что за любое движение тебя наказывали… У отца до сих пор шрамы. Перерыв, когда шевелиться разрешали, был один раз в день. Длился десять минут. От такой позы почти совсем прекращалось кровообращение, ноги распухали, и люди едва могли встать». («Зэки сидели по шестнадцать часов в день, глядя на надзирателей за решеткой, – прибавлял Ламеда. – Весь день полагалось бодрствовать, поскольку, гласило официальное разъяснение, как же заключенному размышлять о своих проступках, если он спит?»)

Это называлось пыточная поза. Вот так Син проживет больше двух с половиной лет.