Лилли Маркоу - Сталин. Личная жизнь

В декабре 1952 года Светлана встретилась со своим отцом в последний раз (затем она увидит его уже только тогда, когда он будет находиться при смерти). Однако то ли в январе, то ли в феврале 1953 года у нее состоялся с ним странный разговор по телефону, проливающий свет на тяжелую психологическую обстановку, сложившуюся в то время в верхнем эшелоне власти. Сталин сам позвонил ей.

– Это ты передала мне письмо от Надирашвили? – спросил он.

Она ему ничего не передавала, тем более что существовало железное правило: она не должна носить своему отцу чужие письма и служить «почтовым ящиком».

– Ты знаешь его? – спросил Сталин.

– Нет, папа, я не знаю такого.

– Ладно.

Сталин повесил трубку.

Надирашвили, как видно по его фамилии, был грузином. Он пытался уберечься от когтей Берии, преследовавшего его в течение уже многих лет. Берия засадил его за решетку и, судя по всему, намеревался убить. Однако Надирашвили удалось бежать. Затем он написал письмо Сталину, которое непонятным образом очутилось на столе у вождя. Именно поэтому Сталин и подумал, что оно, возможно, попало к нему через дочь. Надирашвили, по всей видимости, сообщал в письме что-то крайне негативное о Берии, на которого он собрал множество компрометирующих материалов. Рассказал ли Сталин Берии об этом письме? Это неизвестно. Очевидным является лищь то, что все тогда жили в обстановке страха. Вскоре после этого телефонного разговора Сталин умер. На следующий день после похорон своего отца Светлана встретила Надирашвили у порога своей квартиры. Он со слезами на глазах говорил что-то о смерти Сталина, о его трагической судьбе, о том, что у него, Надирашвили, есть документы, изобличающие Берию как врага народа, и что он послал копии этих документов Сталину, но, к сожалению, слишком поздно. Едва этот – разыскиваемый сотрудниками НКВД – человек ушел, как Светлане позвонил Берия. Он, видимо, узнал о том, что к ней приходил этот человек, и теперь пытался выяснить, где его можно найти. Поскольку Надирашвили сказал Светлане, что хочет встретиться с Ворошиловым или Жуковым, Светлана, заинтригованная тайной, связанной с этим грузином, отправилась к Ворошилову. Выслушав Светлану, тот то ли рассердился, то ли испугался и, побледнев, стал едва ли не упрекать ее за этот поступок, говоря ей, что все дела, касающиеся Грузии, Сталин доверял Берии. Светлане стало страшно. Она лишь в 1991 году решилась вспомнить об этом случае, который был хотя и банальным, но отражал ту атмосферу, которая царила в высших эшелонах власти [437].

Когда Сталин смотрел на пламя, пляшущее в камине его деревянного домика, или наблюдал за закатом, сидя на веранде своей дачи в Кунцево, чувствовал ли он, будучи уже почти стариком, хотя бы малейшие угрызения совести из-за того, что по его вине пострадало так много людей? Данный вопрос не имеет большого смысла, потому что Сталин всегда был уверен, что цель оправдывает средства. Он был уверен в правоте своего дела, был уверен в том, что действовал наилучшим образом, был уверен в правильности своей политики, пусть даже он иногда и признавал кое-какие свои ошибки. «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, – сказал он Молотову во время войны. – Но ветер истории безжалостно развеет ее!» [438]

Подытожив в своем секретном докладе на XX съезде КПСС преступления и ошибки, совершенные руководством страны в период нахождения Сталина у власти, Хрущев сделал следующий вывод: «Все то, о чем говорилось выше, было совершено при Сталине, под его руководством, с его согласия, причем он был убежден, что это необходимо для защиты интересов трудящихся от происков врагов и нападок империалистического лагеря. Все это рассматривалось им с позиций защиты интересов рабочего класса, интересов трудового народа, интересов победы социализма и коммунизма. Нельзя сказать, что это действия самодура. Он считал, что так нужно делать в интересах партии, трудящихся, в интересах защиты завоеваний революции. В этом истинная трагедия!» [439]

Двадцать седьмого февраля 1953 года в восемь часов вечера Сталин расположился в одиночестве в обычно резервируемой для него ложе Большого театра, чтобы уже далеко не в первый раз посмотреть «Лебединое озеро» Чайковского. После окончания представления он попросил директора театра поблагодарить артистов от его имени. Затем он вернулся к себе на Ближнюю дачу и, как обычно, работал там в своем кабинете до трех часов ночи. Двадцать восьмого февраля, посмотрев в своей кремлевской квартире фильм в компании с Берией, Маленковым, Хрущевым и Булганиным, он поехал вместе с ними на дачу в Кунцево, где их ждал запоздалый ужин (к таким ужинам его приближенные, должно быть, уже давно привыкли). Лишь в четыре часа утра его гости стали разъезжаться по домам. Когда они уехали, Сталин позвал своих охранников и сказал им: «Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спать». Помощника коменданта дачи П. Лозгачева это удивило: Сталин раньше никогда своим охранникам такого не говорил. Первого марта ритм жизни и работы всех тех, кто обслуживал Сталина – его охранников, секретарей, прислуги, – был таким же, как обычно. Сталин проснулся поздно, потому что он обычно засыпал в пять или шесть часов утра. Однако незадолго до полудня его охранника удивило то, что ни из кабинета, ни из спальни Сталина не доносится вообще никаких звуков. Никто никогда не заходил к Сталину ни с того ни с сего и не осмеливался появляться перед ним без приглашения. По мере того, как шло время, обеспокоенность росла, и все стали тщательно прислушиваться, пытаясь различить, не доносятся ли из его комнаты хоть какие-нибудь звуки. Однако там царила полная тишина. Никто не знал, что делать. К всеобщему облегчению, примерно в половине седьмого вечера в кабинете Сталина зажегся свет. Все стали с нетерпением ждать, когда кого-нибудь позовут. Но этого не произошло. Полная тишина! Никаких признаков жизни. Эти признаки не появились ни в восемь часов вечера, ни в десять… Охранников охватило замешательство. Хотя это было воскресенье, отдыха для Сталина не существовало, а потому в воскресные и праздничные дни все шло точно так же, как в дни обычные. Примерно в половине одиннадцатого вечера М. Старостин попросил своего заместителя Лозгачева выяснить, что произошло. Весь персонал дачи был так напуган, что никто ничего не предпринимал, – как будто Сталин мог все еще спать или же целый день никого ни о чем не просить. Это был типичный пример странного образа жизни, при котором преданность и страх, слившись в единое целое, приводили к беспомощности, доходящей до абсурда. «Иди ты, как начальник охраны», – сказал Лозгачев Старостину. Их обоих охватили противоречивые и мучительные чувства. Наконец Лозгачев решил взять недавно поступившую почту и зайти в кабинет Сталина. Это произошло примерно между половиной одиннадцатого и одиннадцатью часами вечера. Зная, что Сталин не любит, когда к нему заходят на цыпочках, он старался идти твердым шагом. Еще он старался, чтобы выражение лица у него не было ни заискивающим (Сталин тоже этого не любил), ни встревоженным. Лозгачев прошел так три пустые комнаты. Лишь когда он заглянул в маленькую столовую, перед ним предстало ужасное зрелище. Сталин лежал на полу возле стола, отчаянно пытаясь приподняться на локтях. Сознание он еще не потерял, но говорить уже не мог. Сколько времени он пробыл в такой неудобной позе? Он оказался пойманным в ловушку той нездоровой психологической обстановки, которая царила вокруг него и которую главным образом он сам и создал. Бедный помощник коменданта задрожал как осиновый лист. Ему не пришло в голову ничего умнее, кроме как спросить: «Что с вами, товарищ Сталин?» Сталин не смог произнести в ответ ни слова: из его рта вырвалось лишь что-то вроде «дз-з-з». Оглядев столовую, Лозгачев увидел рядом со Сталиным – на ковре – газету «Правда» и его часы на цепочке. На столе стояли стакан и бутылка минеральной воды. Может, Сталин, глядя на эти часы, пошел к столу, чтобы выпить воды и взять газету, но тут ему стало плохо? Лозгачев, воспользовавшись внутренним телефоном, позвал на помощь своих коллег Старостина и Тукова и служанку Матрену Бутусову. Когда те пришли, Сталину был задан еще один глупый вопрос: «Товарищ Сталин, вас положить на кушетку?» Сталин слабым движением головы дал понять, что не возражает. Они с большим трудом уложили Сталина на кушетку, находившуюся в этой маленькой столовой, и наконец-то подумали о том, что нужно срочно вызывать врача (тем более что Сталин, по всей видимости, пробыл в таком критическом состоянии уже несколько часов). Он дал им понять, что ему холодно [440].