Майкл Финкель - Я ем тишину ложками

Он побрит, на нем коричневая фланелевая рубашка, заправленная в вытертые синие джинсы, и коричневая бейсбольная кепка без логотипа. Все те же очки в серебристой оправе, которые ему выдали в тюрьме. На ногах – кожаные рабочие ботинки.

Я протянул ему фиалки, он лишь бегло взглянул на них. Это как предложить рыбе стакан воды. Фиалки, я только сейчас заметил, были тут повсюду – лиловые, розовые и белые. Я опустил букет и поднял другую руку, с пирогом, словно официант: «Я привез кое-что для вашей мамы».

Глаза Найта скользнули по коробке. «Нет», – сказал он строго. Я вернулся к машине, открыл водительскую дверцу, положил обратно фиалки и пирог и закрыл ее.

Мы стояли на неестественно большом расстоянии друг от друга. «Можно пожать вам руку?» – спросил я. Раньше у нас не было такой возможности, ведь нас разделяла стена.

«Я бы предпочел этого не делать», – ответил Найт.

И мы не стали.

Кивком головы он пригласил меня пройти за ним. Мы зашли за гараж и потеряли из виду дорогу, над нами – нежно пахнущие ветви сирени, касающиеся волос. Трава после недели дождей ярко-зеленая, яблони все в цвету. Вот показался деревянный сарай, где Найт разбирает свои моторы в полном уединении.

Вокруг вьются мошки, похожие на летающий молотый перец, и я периодически убираю их от лица, но не ловлю и не прихлопываю. Даже во время наших свиданий в тюрьме я старался контролировать свои жесты, чтобы не тревожить Найта. Его же движения всегда были такими четкими и спокойными. Казалось, его совсем не беспокоят насекомые.

Все без исключения, с кем мне удалось поговорить из его окружения, говорили о том, как Найт переменился в лучшую сторону. Он выглядит здоровым – цвет его кожи стал более естественным. Он все еще худой, но не истощенный, каким был когда-то. Отсутствие бороды делает его моложе. Он был у зубного. Один зуб пришлось вырвать, зато остальные теперь выглядят сверкающими и чистыми. Но первое же, о чем он мне рассказал, было то, что весь его оптимизм – подделка, маска для публики. На самом деле он глубоко страдает.

«Мне не очень хорошо», – признал он. Никто его не понимает. Люди постоянно обижаются на то, что он говорит. «Они считают меня грубым и высокомерным. А еще я все время чувствую себя школьником». Он принес мир в жертву полной независимости, а теперь ему, пятидесяти лет от роду, не разрешают принять простейшего самостоятельного решения.

Судья и его терапевт говорят с ним так, словно он ребенок. Каждый раз, когда он признавался, что ему тяжело, его кормили банальностями. Найт передразнил их: «О, вам будет лучше, ищите светлую сторону. Солнце обязательно взойдет завтра». Он устал слушать их, поэтому сейчас все чаще помалкивает. Он никого ни в чем не винит. «Все они по-своему стараются», – говорит он тем самым тоном, который все принимают за надменный, но следование их правилам заставляет его чувствовать себя все хуже и хуже. В тюрьме, в определенном смысле, было лучше. Теперь, когда он формально свободен, стало ясно, что это вовсе не свобода.

Он полез в карман джинсов и выудил часы с порванным ремешком. Его семья, говорит он, не хочет, чтобы мы общались. Если бы они об этом узнали, то очень огорчились бы. Я приехал в хорошее время, но у нас его мало. Вскоре вернется его мать. А затем брат повезет его сдавать тест на наркотики. Крис вздрагивает. Никогда в жизни он не принимал наркотиков и тем не менее вот на что должен тратить полдня.

«Я – неформат», – произносит Крис. Все, кого он встречает, пытаются сделать из него что-то, свернуть в дугу, «сделать из меня человека». Общество так же неприветливо к нему, как и тогда, когда он ушел от него. Он боится, что его заставят принимать лекарства, влияющие на психику. Но он точно знает, как все исправить.

Все, что ему нужно – вернуться в свой лагерь. Хотя, конечно, он не может этого сделать. Он должен теперь разыгрывать этот дурацкий спектакль, отбывая наказание. «Я сошел с ума?» – спрашивает он меня. Говорит, что получил видео с моими книгами, но ему уже и книги не в радость. Он снова спрашивает: «Я сошел с ума?»

Несколько секунд Найт смотрит мне в глаза, и в его взгляде я читаю боль. В тюрьме он был эмоционально закрыт. Возможно, виноваты были условия, в которых проходили встречи: стена между нами, необходимость разговаривать через телефонные трубки, отсутствие приватности. Теперь его лицо было совсем другим, не холодным, не отталкивающим. Он искал контакта. Казалось, Крис просил о помощи.