Питер Акройд - Чосер

Милан обладал и другими сокровищами, которые можно было вывезти оттуда. В обширном дворцовом покое, где Чосер должен был впервые встретиться с Висконти, происходившее освещали своим особым светом фрески Джотто. Крестным сына Висконти был Петрарка, а двор Барнабо славился по всей Италии присутствием там литературных величин первого ряда. Сравниться с ним мог только двор брата Барнабо, Галеаццо Висконти, правившего в Павии и покровительствовавшего Петрарке. Как и многие тираны, эти братья в характере своем сочетали жестокость и любовь к прекрасному. В особенности справедливо это по отношению к Барнабо Висконти, чья библиотека, по общему мнению, была самой крупной в стране. Она включала в себя четыре с лишним сотни томов – настоящая сокровищница итальянской литературы, содержавшая наряду с произведениями Петрарки и Боккаччо, и дантовскую “Божественную комедию”. Уже не раз отмечалось, что неоспоримые следы влияния Боккаччо в творчестве Чосера обнаруживаются лишь после пребывания поэта в Милане. Начиная с этого времени собственные произведения Чосера пропитываются духом Боккаччо. Конечно, у Чосера была возможность ознакомиться с рукописями Боккаччо еще будучи в Милане, но, учитывая занятость его дипломатическими делами, вряд ли стоит предполагать наличие у него времени для сколько-нибудь сосредоточенного и длительного их изучения. Более вероятно, что Висконти в награду за отличное выполнение Чосером его дипломатического задания, а также обязанностей свата подарил ему несколько рукописей. “Рассказ Рыцаря” местами является точным переводом боккаччиевского оригинала – “Тезенды”. Сходство настолько явно, а прямые заимствования из Боккаччо настолько часты, что воспроизведенными по памяти быть не могли. Чосер должен был иметь перед глазами тексты Боккаччо и прорабатывать их – строку за строкой, стих за стихом. Так как добыть итальянские рукописи в Лондоне и даже в Париже он бы не смог, остается предположить, что поэт вез их через Европу как дар Барнабо Висконти. Так итальянский диктатор изменил процесс развития английской литературы.

Первым плодом этого невероятного союза становится “Храм Славы”, комическая поэма из двух с лишним тысяч строк, последняя из которых неожиданный резкий выпад: “Но внешне пользовался он авторитетом”.

В действительности все содержание поэмы опровергает само понятие авторитета, Чосер смеется над ним и его вышучивает, напоминая об изменчивости фортуны и склонности людей превозносить ложных кумиров. На государственной службе он не раз имел случай убедиться в “хрупкости” авторитетов и неустойчивости людского мнения. Поэма насквозь иронична. Она написана старым английским восьмисложным стихом, традиционно использовавшимся в юмористических произведениях:

Это вольный, живой поток английского просторечья, нацеленный на вышучиванье всякого чванства и помпезной пышности и красивости. Чосер отваживается даже и на самоосуждение, распространяя излюбленную свою иронию и на самого себя.

Поэма начинается с видения, а вернее, с рассуждения о природе сновидчества. Обычно спорят о том, заимствовал ли поэт форму видения у французских авторов, в частности у Гийома де Лорриса с его “Романом о Розе”, что наиболее очевидно. Но не следует забывать, что сны и видения составляют существенную сторону и английского творческого воображения – это и “Видение о Петре Пахаре” современника Чосера Уильяма Ленгленда, и Кедмон, чье первое стихотворное произведение на английском языке предваряет видение. Создания Джона Беньяна и Льюиса Кэрролла испещрены снами. Чосер не только европеец, он плоть от плоти Англии, и “английскость” поэтического выражения – источник его силы.

“В десятый день декабрьский” сон переносит Чосера в храм из стекла, полный странных статуй и полотен. Стену украшает картина, посвященная падению Трои с изображением трагической любви Дидоны к Энею – эта знаменитейшая в Средневековье любовная история удостоена чести находиться в храме, посвященном Венере. Поэт покидает храм и, очутившись в бескрайней пустыне, взывает ко Христу, моля избавить его от призраков и иллюзий. Но, когда он обращает свой взор к небесам, на него обрушивается реальность во всей своей ощутимой телесности; реальность эта предстает ему в идее орла, гигантской птицы: