Джек Майер - Храброе сердце Ирены Сендлер

Рассказчик: Сабрина вышла на сцену в плаще 30-х годов. Она подождала, пока зрители не перестанут ерзать на стульях и пока в церкви не затихнут последние шорохи.

Послышался шорох, и Меган увидела, как в зале мелькнул желтый «больничный костюм» мамы и грузная фигура отца, помогающего ей сесть. Мама встретилась с Меган взглядом и улыбнулась.

Мария и Ирена на сцене прошли через сварные металлические ворота «Варшавского гетто». Сидящая за задником сцены Сабрина включила фонограмму хаоса и паники, шума загоняемых в гетто евреев, медленно переходящего в сыгранное Лиз скорбное саксофонное соло, «Арию» Юджина Боззы.

Меган:(от лица 14-летней Меган Стюарт) В долгой ночи Холокоста появлялись и лучи света, то есть мужчины и женщины, рисковавшие своими жизнями ради спасения других.

Сабрина: Эти люди стали поворотными точками в одной из величайших поворотных точек истории, коей был Холокост.

Лиз:(до сих пор в костюме Ирены, но очевидно говорящая от лица Лиз) В 1965 году Ирена Сендлер получила звание «Праведника народов мира». Никто не знает, когда она умерла и где похоронена. Но именно благодаря отваге этой миниатюрной женщины с доброй душой и храбрым сердцем мы с вами узнали, что даже одному-единственному человеку под силу изменить весь мир.

Мистер К. утер с глаз слезы и в очередной раз поразился, какой же необыкновенной силой обладает эта простая, исполненная с наивной искренностью драма! Сколько бы раз он ее ни смотрел или ни читал сценарий, на глаза наворачивались слезы, будто где-то рядом кто-то резал лук…

До Канзасского Дня Истории оставалось три месяца, но Меган объявила напряженный график репетиций.

– Три дня в неделю в марте. Четырежды в неделю в апреле, в последнюю неделю – каждый день. Я думаю, со сценарием нам еще надо работать и работать.

– Да и задник надо перерисовать, – сказала Сабрина.

В магазине секонд-хенда [28]в Форт Скотте Меган купила для пани Рознер платье и блузку эпохи 1930-х, причем выбрала их на размер больше, чтобы подчеркнуть, как она исхудала в гетто от голода.

Девушки не прекращали исследований, и Меган, даже несмотря на душевный дискомфорт, чувствовала в себе какую-то потребность прочитывать все, что удавалось находить о Варшавском гетто. Больше всего ее беспокоили фото… черно-белые образы умирающих от голода детей и сирот, со страданием взирающих на нее через толщу времени. Не было сомнений, что все они погибли вскоре после того, как были сделаны фото. Они были для нее не какой-то абстракцией под названием «Холокост», не воображаемой ситуацией, реконструированной в словах пьесы, а настоящими, конкретными детьми, настолько реальными, что она, казалось, могла сделать шаг и очутиться вместе с ними внутри снимка или они могли выйти к ней из своей адской реальности. Похожие на обтянутые кожей черепа лица молили ее о сострадании, тонкие, как спички, руки тянулись к ней в надежде на кусок хлеба.

Спустя еще несколько недель бесплодных поисков Лиз пожаловалась Мистеру К.:

– Почему все так сложно? Ну, я хочу сказать, она ведь героиня… Почему же о ней не написано во всех учебниках истории? Почему сами поляки о ней ничего не знают?

– Меня удивляет то же самое, Лиз, – сказал он.

– Они могли бы хоть раз в год ей на могилу цветы приносить, но никто не знает, где она похоронена. Когда мы найдем ее могилу, я буду посылать кому-нибудь в Польшу деньги, чтобы они носили туда цветы, хотя бы в день ее рождения.

На рассвете 1 сентября 1939 года Ирену разбудили взрывы, сотрясающие ее кровать, комнату, стены всего дома. От постоянной вибрации стакан с водой подполз к краю тумбочки, и она поймала его как раз в тот момент, когда он был уже готов упасть на пол. В зловещий хор слился вой сирены воздушной тревоги. Мать Ирены Янина, часто поднимавшаяся еще до восхода солнца, громко постучала в дверь. Раньше она никогда этого не делала.

– Ирена! Быстрее одевайся! Бежим в бомбоубежище!

За считаные секунды после пробуждения сердце Ирены начало колотиться как сумасшедшее, хотя новости о начале войны не стали для нее сюрпризом. Через дверь спальни доносились сообщения «Радио Варшавы» о нескольких часах боев на немецкой границе и налете на Варшаву. На лестничной клетке были слышны торопливые шаги спускающихся вниз людей, и Ирена с матерью последовали за соседями в подвал. Ирена думала о своем муже Митеке, лейтенанте польской армии, и молилась, чтобы он не вздумал геройствовать.