Саймон Монтефиоре - Молодой Сталин

Камо принялся разыгрывать помешательство – так, как мог только настоящий психопат. Он умудрился оставаться “сумасшедшим” два года. Сначала он начал кричать, плакать, рвать на себе одежду, избивать надзирателей. Его бросили в холодный карцер и продержали там нагишом девять дней. По-видимому, Камо все это время не спал; четыре месяца он проводил ночи на ногах. Затем он перестал есть; его кормили насильно через зонд. Он вырывал у себя усы; пытался повеситься, но его вынули из петли; вскрыл вены, но его откачали. В мае 1908 года его переместили в психиатрическую лечебницу “Берлин-Бух” для постановки диагноза. Он перенимал поведение пациентов и использовал знаменитое клише безумцев – объявил себя Наполеоном. Врачи все еще сомневались и решили подвергнуть его пыткам, которые сломали бы кого угодно. Его прижигали раскаленным железом, загоняли под ногти булавки – но он все перенес. В конце концов немцы постановили, что он безумен, и, умыв руки, передали беспокойного пациента русским, которые, несмотря ни на что, предали Камо суду за тифлисский разбой, погубивший пятьдесят человек. В суде расхристанный и бредящий Камо неожиданно извлек из рукава птицу – воробья Ваську – и разговаривал не с адвокатами, а с пернатым другом.

Премьер Столыпин и наместник Воронцов-Дашков мечтали повесить Камо. Но его адвокат Кон поднял такой шум, что вся Европа протестовала против казни умалишенного, и Столыпин нехотя признал: смертный приговор окажет “неблагоприятное для русских интересов влияние”.

Российские врачи опытным путем установили, что кожа Камо нечувствительна к боли. Они тоже загоняли ему под ногти иглы, били его электрическим током. “Боль была невыносимая, – вспоминал Камо, – тошнило от запаха паленого мяса”. Этих врачей он также убедил.

В сентябре 1910 Камо был признан невменяемым и пожизненно заточен в больницу Метехской крепости. Большевики восхищались героизмом Камо, но один врач объяснил, что вести себя так может лишь тяжелобольной безумец. Как пишет историк Анна Гейфман, Камо страдал от “не находящих выхода страстей, тревог”, он “не мог действовать в нормальной обстановке” и “был действительно серьезно болен”.

Тем временем полиция отслеживала помеченные банкноты, которые начали всплывать по всей Европе. В Париже Литвинов, придя к себе в номер, обнаружил под кроватью сыщика. Литвинова арестовали, найдя у него двенадцать банкнот, но депортировали в Лондон. Красина накрыли в Финляндии. Других большевиков, пытавшихся обменять деньги, арестовали в Мюнхене, Цюрихе, Париже, Берлине и Стокгольме.

“Меньшевики, не получившие ни копейки из этих [тифлисских] денег, – радостно докладывала охранка, – требуют на основании резолюции последнего съезда социал-демократов в Лондоне исключения этих тифлисских экспроприаторов из партии”.

У Сталина начались крупные неприятности 2 .

Разгневанные меньшевики учредили три комитета, которые больше двух лет дознавались, кто организовал тифлисское ограбление. Один комитет работал в Тифлисе под руководством Жордании, второй – в Баку под руководством Джибладзе и третий – за границей под руководством Чичерина. Кровавые грабежи вредили их репутации – но они также хотели раздавить Ленина, добравшись до него через Сталина и Камо.

Меньшевикам удалось поговорить практически со всеми ключевыми участниками, в том числе самим Сталиным – “товарищем Кобой”, который был допрошен в Баку. Поразительно, что эти материалы сохранились в архивах – они являются первым прямым доказательством его участия. “Инсайдеры” Касрадзе и Вознесенский во всем признались и обвинили Сталина. Ленин доказал Чичерину свою невиновность – ведь ограбления совершали “не члены партии”. По сообщениям Арсенидзе и Уратадзе, комитеты в Тифлисе и Баку проголосовали за исключение Сталина. Но партия уже раскололась, и потому было неясно, могли ли меньшевики исключить большевика.

Несмотря на это, они собрали факты, изобличавшие Сталина, и с ними отправились к Ленину. В августе 1908-го они встретились в Женеве, где Мартов набросился на Ленина. Ной Рамишвили назвал имена – в том числе всегда подозреваемых Камо и Цинцадзе, – а затем объявил, что все они действовали под руководством товарища Кобы.

Тут Ленин вставил слово:

– Не называйте фамилию этого последнего!

– Не буду, – улыбнулся Рамишвили, – ведь мы все знаем, что он известен под именем Кавказский Ленин.

Сталин гордился бы таким признанием.