Саймон Монтефиоре - Молодой Сталин

Сталину все еще нравились вечеринки. “А как вошли к Тарасеевым, а у них вечерка. Молодежь в круг собралась. <���…> А в кругу-то Сталин пляшет… <���…> А потом песню запел”, – вспоминает приезжавшая в Курейку Дарья Пономарева. “ Уж я золото хороню, хороню” – все та же любимая песня. “Вместе с нами пел песни, плясал, шутил”, – рассказывает Анфиса Тарасеева. А иногда грузин, уроженец плодородного Кавказа, смотрел из окна на тайгу. “В этом проклятом крае природа скудна до безобразия – летом река, зимой снег, это все, что дает здесь природа, и я до глупости истосковался по видам природы…” – с тоской писал он Ольге Аллилуевой 25 ноября 1915 года.

Он проводил много времени один. По ночам писал. О своей собаке Тишке Сталин вспоминал: “Был он моим собеседником. Сидишь зимними вечерами – если есть керосин в лампе, – пишешь или читаешь, а Тишка прибежит с мороза… жмется к ногам, урчит, точно разговаривает. Нагнешься, потреплешь его за уши, спросишь: “Что, Тишка, замерз, набегался? Ну грейся, грейся!” Он шутил, что “с собакой по кличке Степан Тимофеевич любил разговаривать на международные темы” – Тишка, таким образом, был первым докой в политике среди собак. Сталин считал, что домашние животные лучше людей: они беззаветно и страстно любят хозяев, никогда не предают их (и не беременеют от них), а бросать их можно без зазрения совести.

Его глубоко удручало, что он ничего не делает, оторван от политических игр, что ему нечего читать; особенно тяжело было думать о Ленине и Зиновьеве. Не забыли ли они его? Где его последняя статья? Почему он не получил гонорара? В ноябре 1915 года он с сарказмом переспрашивал их: “Как живу? Чем занимаюсь? Живу неважно. Почти ничем не занимаюсь. Да и чем тут заняться при полном отсутствии… серьезных книг? <���…> Могу вам сказать, что ни в одной ссылке не приходилось так жить незавидно, как здесь”.

Даже такой фанатичный марксист, как Сталин, убежденный в том, что исторический прогресс приведет к революции и диктатуре пролетариата, иногда сомневался, что когда-нибудь вернется. Сам Ленин порой переставал верить в победу революции и спрашивал у Крупской: “Доживем ли?” Но Сталин этой веры, похоже, не терял никогда. “Русская революция… так же неизбежна, как неизбежен восход солнца! Можете ли остановить восходящее солнце?” – писал он в 1905 году и с тех пор не изменил своего мнения.

Когда удавалось разжиться газетами, будущий верховный главнокомандующий охотно обсуждал с Мерзляковым “язвы войны”. Во время Второй мировой он иногда приводил в пример сражения Первой, за которыми следил в Курейке [177]. Царь терпел поражение за поражением, и Сталин, видимо, надеялся, что эта война, как и война с японцами, наконец породит революцию. Возможно, не только для усыпления бдительности охранки он писал Малиновскому в Петербург: “Кто-то, оказывается, распространяет слухи, что я не останусь в ссылке до окончания срока. Вздор! Заявляю тебе и клянусь собакой, что я останусь в ссылке до окончания срока (до 1917 г.). Когда-то я думал уйти, но теперь бросил эту идею”. Чувствуется, что он устал: что ж, раз Ленин и Зиновьев не хотят ему помочь, не станет и он помогать им.

Где-то в декабре 1914 года Лидия родила ребенка 1 .

Ребенок вскоре умер. Сталин никак об этом не высказывался, но известно, что в то время он был в Курейке, и вся деревня наверняка была в курсе событий. Мы не знаем, простили ли братья Лидии своего сластолюбивого жильца, но отношения с Лидией у Сталина продолжились.

Новый жандарм Мерзляков значительно облегчил Сталину жизнь. Он не шпионил за ним, не следовал по пятам и не разыскивал, разрешал встречаться с друзьями, подолгу охотиться и даже на несколько дней отлучаться из Курейки. “Летом ездили на лодке. Лодку тянули собаки, а возвращались на веслах. <���…> Зимой ездил на лошадях…” Одетый в меха, дымящий трубкой Сталин отправлял полужандарма-полуслугу Мерзлякова за почтой. Двадцать лет спустя он все еще чувствовал к Мерзлякову благодарность – и, возможно, спас ему жизнь [178].

В феврале 1915 года, в “дни, слитые с ночами в одну бесконечную полярную ночь”, к нему приехали Спандарян и его любовница Вера Швейцер. Они проехали 200 километров по замерзшему Енисею – в собачьей упряжке, под вой волков. Наконец они издалека увидели крохотную деревушку и занесенную снегом избу Сосо. Улыбаясь, он вышел им навстречу; местные жители и жандарм также приветствовали гостей.