Чарлз Буковски - Юг без севера (Истории похороненной жизни)

До сих пор боюсь. Ты - первый, кому рассказываю.

- Не волнуйся, - сказал я ему, - ни единая живая душа больше эту историю не услышит.

Тут жопа моя стала брыкаться по-настоящему, и седой предложил, чтоб я потребовал себе укол. Я потребовал. Сестра уколола меня в бедро. Уходя, она оставила шторку задернутой, но седой по-прежнему сидел рядом. На самом деле, к нему пришел посетитель. У посетителя был голос, отдававшийся у меня во всем перекосодрюченном нутре. Ну и орал же он.

- Я соберу все суда вокруг входа в бухту. Снимать будем прямо там. Мы платим капитану одного из этих судов 890 долларов в месяц, а у него под началом еще два парня. Весь флот уже готов. Я думаю, надо его использовать. Публика готова к хорошой морской истории. Ей со времен Эррола Флинна морских историй не давали.

- Ага, - отвечал седой, - такие штуки по кругу ходят. Сейчас публика готова. Ей нужна хорошая морская история.

- Конечно, множество ребятишек не видело никогда морской истории. Кстати, о ребятишках, я только их и буду использовать. На все суда их запущу. Старики только в главных ролях будут. Подтянем эти суда к бухте и будем снимать прямо там. Двум кораблям мачты нужны, а так с ними все в порядке. Поставим мачты и начнем.

- Публика точно готова к хорошей морской истории. Это по кругу ходит, сейчас круг замкнулся.

- Их бюджет волнует. Да черт возьми, это ни гроша стоить не будет. Чего ради...

Я отодвинул шторку и обратился к седому:

- Слушай, можешь считать меня сволочью, но вы, парни, сидите прямо у моей кровати. Ты бы не мог отвести своего друга к себе на кровать?

- Конечно, конечно!

Продюсер вскочил:

- Черт, простите. Я не знал...

Он был жирен и омерзителен; самодовольный, счастливый, тошнотворный.

- Ладно, - сказал я.

Они перешли на кровать к седому и продолжали трепаться насчет морской истории.

Все умирающие восьмого этажа Госпиталя Царицы Ангелов могли слышать их морскую историю. В конце концов, продюсер ушел.

Седой посмотрел на меня.

- Это величайший продюсер в мире. Великих картин он сделал больше, чем кто бы то ни было из живущих. Это был Джон Ф.

- Джон Ф., - сказала мочептица, - да, он снял несколько великих картин, просто великих картин!

Я попробовал заснуть. Ночью спать было трудно, поскольку все храпели.

Одновременно. Седой - громче всех. Утром он постоянно будил меня и жаловался, что всю ночь глаз не сомкнул. В тот раз мочептица всю ночь вопил. Сначала - потому что не мог просраться. Рассупонь меня, господи, мне надо оправиться! Или что ему больно. Или где врач? Врачи у него постоянно менялись. Один не выдерживал, и его место занимал другой. Никак не могли обнаружить, что с ним не так. А с ним все было в порядке: он просто хотел к мамочке, а мамочка уже умерла.

11.

Наконец, я смог их заставить перевести меня в полуприватную палату. Но от переезда стало только хуже. Его звали Херб, и медбрат сообщил мне:

- Он не болен. С ним все в полном порядке. - Он носил шелковый халат, брился дважды в день, у него был телевизор, который он никогда не выключал, к нему весь день валом валили посетители. Он руководил сравнительно крупным бизнесом и придерживался формулы, что если седые волосы стричь коротко, это будет указывать на молодость, продуктивность, разум и жестокость.

Телевизор оказался гораздо хуже, чем я мог себе представить. У меня самого телевизора никогда не было, и я поэтому не привык к его порокам. С автогонками все было ништяк, гонки я еще терпел, хоть они и были очень скучными. Но там еще проводили какие-то Марафоны во имя Одного или Другого и собирали деньги.

Начинали рано утром и гнали весь день. Высвечивались маленькие цифры, указывавшие, сколько денег удалось выкачать. Присутствовал кто-то в поварском колпаке. До сих пор не понимаю, какого рожна он имел в виду. Еще была ужасная старуха с лицом, как у жабы. Жуткая уродина, я просто глазам своим не верил. Я не мог поверить, что эти люди не понимают, насколько уродливо, голо, мясисто и отталкивающе выглядят их физиономии - словно насилие всего достойного. Тем не менее, они просто подходили и совали свои рожи в экран, и разговаривали друг с другом, и смеялись о чем-то. Над их шутками смеяться было очень трудно, но для них, кажется, это не составляло труда. Ну и хари, ну и хари! Херб на это ничего не говорил. Он лишь продолжал смотреть такие передачи, будто ему интересно. Имен этих людей я не знал, но все они в каком-то смысле были звездами. Объявлялось имя, и все приходили в восторг - кроме меня. Я ничего не мог понять. Мне даже становилось худо. Я жалел, что выехал из той палаты. А тем временем изо всех сил старался двинуть кишечником. Ничего не происходило. Сгусток крови. Стоял субботний вечер. Пришел священник.