Джон Голсуори - Конец главы

- Ну, - объявил он, - думаю, что ваша сестра справится, если, конечно, сумеет сохранить самообладание.

- Клер бывает подчас очень резкой.

- Плохо. Адвокаты не любят, когда их срезает непосвященный, да еще в присутствии их же коллег. Судьи тоже не любят.

- Да, но ее не заставишь плясать под чужую дудку.

- Восставать против освященных веками институтов - неразумно: они слишком хорошо защищены.

- Да, - со вздохом согласилась Динни. - Все в руках богов.

- А они у них чертовски скользкие. Не подарите ли мне вашу фотографию? Лучше такую, где вы сняты девочкой.

- Надо посмотреть, что у нас сохранилось. Боюсь, одни любительские снимки. Впрочем, кажется, есть один, на котором мой нос не слишком вздернут.

Она подошла к комоду, вытащила один из ящиков и поставила его на бильярдный стол:

- Семейная фототека. Выбирайте!

Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки.

- Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало.

- Это ваш брат?

- Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до свадьбы. А вот я - видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую послевоенную весну, когда вернулся домой.

- Вам тогда было тринадцать?

- Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну д'Арк, внимающую неземным голосам.

- Очаровательная фотография! Я отдам ее увеличить.

Дорнфорд поднес карточку к свету. Динни была снята на ней в три четверти, с лицом, повернутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и доходящие ей до талии.

- Посмотрите, какой у меня восхищенный вид, - сказала девушка. - На дереве, наверно, сидела кошка.

Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом.

- А эту? - осведомился он. - Можно мне взять обе?

На втором снимке Динни была уже постарше, но все еще с косами и круглым личиком; руки ее были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты кверху.

- К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.

Это была точно такая же карточка, какую она в свое время послала Уилфриду.

Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о причине отказа. Она смутилась и сказала:

- Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения.

И вложила карточку ему в руку.

Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не любила, но ее тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у нее ушло больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке, красил деревянные стены своей низкой гостиной. Еще с порога Динни заметила, как заходила у него в зубах трубка.

- Что-нибудь с Клер? - выпалил он.

- Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились.

- Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь.

- Вижу.

- Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска - ' самая близкая к нему, какую я смог достать.

- Она как раз в тон потолочинам.

Крум, глядя мимо нее, сказал:

- Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл.

Динни дотронулась до его рукава:

- От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом.

- Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам покажу.

Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединенных вместе коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем здесь будет очень хорошо.

- Сейчас, - рассказывал Крум, - стойла уже готовы, в загоны подведена вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, - пусть процесс закончится до их прибытия. Вы прямо из Кондафорда?

- Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду.

- А почему вы приехали? - в упор спросил Крум.

- Из товарищеских чувств.

Он стиснул ей руку.

- Ах да, простите... Вам не кажется, - неожиданно спросил он, - что когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче?

- Не слишком.

- Конечно, вы правы. Сильное желание - все равно что зубная боль или нарыв в ухе. От этого никуда не уйдешь.