Кира Калинина - Змеиный медальон

Он спросил Блошку, но Блошка понятия не имел, умеют ли ракены плавать. Если догадается распластать крылья, может, и удержится…

К счастью, зверёк был то ли впрямь трусоват, то ли слишком умён. Как только плотик приткнулся к берегу, он соскочил на землю. Дождавшись Кешку, вскарабкался ему на спину и расположился на заплечном мешке с мехами – удобно, мягко и на должной высоте.

– Вот паршивец! – восхитился Блошка.

Цепляясь за травяные лохмы и ветви кустарников, они взобрались наверх. Рыжий огляделся, и лицо его приняло обиженное выражение:

– Да тут всё такое же, как там! Ну, может, деревья пореже.

– А ты думал, – засмеялся Кешка, – тут трава синяя?

Он посмотрел назад. С правобережной кручи Пуща казалась зелёной меховой шкурой на теле земли – клочковатой, разномастной, то темнее, то светлее, а то уже сжелта, но при этом густой, монолитной, способной проглотить и перемолоть любого пришельца. Где-то в глубине этой ворсистой массы упрямо ползли к цели чёрные блохи – браккарийцы, и где-то, хотелось верить, что очень далеко, пробирались в своё тайное укровище Мара и её подопечные. Лес представлялся вечным, бескрайним, но Кешка, маленький человечек, глядел на него сверху вниз, и в этом угадывался нехороший символ: однажды сюда придут люди, не разрозненными кучками, а большой организованной силой, и лес из владыки превратится в невольника, потом в калеку, а потом от него останутся крошечные островки между городами и сёлами, полями и пастбищами. И что тогда скажет Марино Сердце земли?

За спиной удивлённо вскрикнул Блошка:

– Ты отколь? Не лезь за пазуху-то, мокрый!

Недовольно пискнул, царапнув шею, Бумбараш.

– Я же говорил, вещички оставь, – улыбнулся Кешка. – Теперь ещё и Чмока назад придётся тащить.

Сказал – и внутренне замер. Что-то ответит друг?

– Вот ещё! – фыркнул Блошка. – Сам поплывёт. Проводим тебя до тракта, тогда уж… А то заблудишься тут. Будешь вдоль реки по лесу туда-сюда шастать, пока зима не настанет.

Оба хохотнули, и Кешка заметил – осторожно, чтобы не спугнуть удачу:

– Но тебе возвращаться надо. Догонять остальных. Мара, должно быть, волнуется.

– Мара поймёт. Она же ясновидица. Уж, верно, знала, что я за тобой увяжусь.

Кешка отвернулся от реки, от леса не левом берегу, посмотрел на юго-запад – деревья и правда реже, мельче, не то что в заповедном Захотимье. Он попытался достать чутьём до дороги – где-то там, вдали…

И вдруг очнулся от наваждения.

Воды Хотими смыли с него Марины чары, отсекли от земель, пропитанных её властью.

Это должны быть чары. Наверняка. Иначе почему только сейчас ему пришёл в голову очевидный вопрос: даже если когда-то Мара и правда знала Бармура из Летуприса, откуда у неё, безвылазно просидевшей в глуши полвека, уверенность, что он до сих пор там, что он вообще жив?

***

День выдался погожим. Сверкало солнце, в небе красивыми барашками висели облака, щебетали птицы. Может, выправится ещё погодка, подумал мастер Бармур, привычно поднимая взгляд на шпили Филиала: флагштоки и резные флюгеры горели золотом, как в былые времена, а если глядеть сквозь прищур, детали окружающего смазывались, в черепице шатровых крыш исчезали щербины, таяли грязные разводы и, казалось, что головы гордых башен сияют тем же изумрудным блеском, что и двадцать лет назад.

Порой он жалел, что его глаза всё ещё остры, как в молодости…

Старый учёный запер дверь и спустился с крыльца на мостовую, блестящую от подтаявшей наледи. А ветерок-то промозглый. Повесив пустую пока корзину на сгиб локтя, он накинул капюшон, посильнее запахнул пальто, но опомнился – вновь обнажил голову, с досадой оправил на шее белый шарф и побрёл вверх по улице.

Повсюду виднелись признаки запустения: никто не менял разбитые стёкла в коробках уличных фонарей, не выправлял погнутых столбов, не трудился спилить засохшее дерево и вычистить сор из фонтана, да и выбоин в мостовой прибавилось. Будто кто ночью камни из земли ворует, вздохнул мастер Бармур. Впрочем, по нынешним временам, неудивительно… И ладно бы ветшало лишь общее городское имущество. Неужто Марн-свечник не может подновить облупившуюся вывеску, а Валин-сапожник не в силах козырёк над входом залатать, чтобы заказчикам в дождь за загривок не капало? Вон у Фартаньи-белошвейки занавески в окне на половые тряпки похожи…

Мастер Бармур болезненно усмехнулся. Сам-то хорош! Ставень с прошлой осени на одной петле болтается, и чинить никакой охоты нет. Окно торцевое, смотрит к соседям, не на улицу, а ставни магистрат всё равно закрывать не велит – под угрозой штрафа и тюремного заключения.