Фарход Хабибов - Похождения Либераста (пятая колонна) Варсонофия Кварцева-Новодворкина в 1941 году (ремикс) (СИ)

- Артемий Варрава я, наводчик из 145-го отдельного артполка. Сам из Сталинграда, до войны на тракторном работал, слыхал, небось про наш завод? А ты откудова?

- А я пехотинец, красноармеец Юлий Пыжик, москвич я.

В разговор вмешался второй боец:

- Якуб, я из Бухара, слишал такой город, это Узбекистан.

- Понятно. Узбек что ли?

- Нет, я ни узбек, я - яхуди, па-русски это будит - еврей, бухарский еврей.

И тут Пыжик серьёзно прокололся (вот что значит надёжно вбитое воспитанием Грибаускаса!):

- Ого-го, я не думал, что эти жиды и там живут...

Мощнейший удар в левое ухо свалил Юлия с ног. Это Варрава наглядно продемонстрировал принципы интернационализма, присущие всему советскому народу.

Но до Пыжика сразу не дошло:

- Ты что, совсем?! Чего дерёшься?

- А нечего тут "жидами" кидаться! Понял, московский утырок? Или - петлюровский?

Надо было как-то срочно выкручиваться. Пыжик, потирая распухшее до жути ухо, зачастил, на ходу подбирая слова:

- Так я... Так я ведь...Так я не знал, что это плохое слово...

- В следующий раз я тебе голову откручу Чижик-Пыжик, в прошлом бою Мишка Гутгарц, такой же еврей, меня от немца спас, да и вообще нет у нас жидов, есть товарищи евреи, узбеки, русские и другие, усёк?

- Да понял я, понял!

Ответом было молчание и угрюмые взгляды.

Пыжик сделал вид, что обиделся. Впрочем, он действительно обиделся:

- Да ну вас, психи...

И Пыжик, поднявшись, прохромал в другой угол сарая, где собралось с десяток пленных красноармейцев. Присел поблизости, прислушался. Кряжистый человек лет тридцати, с квадратным подбородком как раз заканчивал:

- ... надо попробовать бежать - и к нашим..., он обратив внимание на подсевшего Пыжика, - Эй, а ты кто такой?

- Пыжик я, а что?

- Да, смотрю, ты не из наших...

- Ну да, я из 124-ой дивизии, был отправлен комроты с донесением в штаб, а мотоциклисты схватили. Вот я и тут,.. а донесение успел порвать, за это и побили.

- Понятно, и что собираешься дальше делать?

- Как что?! - Выберу момент и сбегу! Не по пути мне с немцами, воевать надо, Родину выручать!

- Это правильно, мы вот с ребятами тоже думаем рвануть от немецкого "гостеприимства".

- А как вы в плен попали? Меня одного вшестером фашисты скрутили, а вас вон сколько!

- Артиллеристы, мы, гаубичники. Попали в окружение, снаряды кончились, прицелы сами сняли и утопили в болоте. Стали выходить, на вторую ночь сморило всех, так спящими и взяли... Устали, да не жравши, вот и... Сами виноваты, даже не посмотрели, что дорога совсем рядом, часовых не выставили. Немцы костёр увидели... Короче, никто даже за оружие взяться не успел...

- Понятно...

- Так вот ребята, похоже, завтра нас отсюда дальше в ихний тыл поведут. Всё-таки, это строевая часть, и валандаться с нами им не с руки. Ну, и предлагаю, в момент, когда нас чуток подальше отведут, тогда и надо бежать, чтобы остальные немцы охране уже помочь не могли.

- Товарищ политрук, а если охрана будет большая? - спросил цыганистого вида низкорослый боец.

- Ну и что! Надо напасть все разом - и всё! А потом случая может и не быть. Понятно товарищ Корниленко?

Вся ночь прошла в разговорах. Пыжик, время от времени перебираясь с места на место, слушал и старательно запоминал, кто и что говорит. К радости Пыжика обнаружились среди пленных и подобные ему "борцы со сталинизмом". В дальнем углу сидели двое, что-то втихушку жевали и шёпотом переговаривались:

- Ну что, братка, покончалась краснопузая пора, пришло наше время!

- Похоже, так, Васёк. Ты говорил, что тятька-то твой в Сибири сгинул, неужто мстить не будешь?

- Ещё как буду! Я, Митяй, этим ничего не простил! У нас два десятка коров было, два табуна лошадей, и земли видимо-невидимо, батраки, дом под железной крышей, маслобойка, а эта голытьба горластая всё к чертям отняла. Знаешь, а мне больше всего жальче было сапоги, что батяня справил мне в тридцатом году. Мне восемь лет тогда было... Сам знаешь, в те времена такие как мы сопляки босыми да почти голышом бегали, а у меня - сатиновая рубашка жёлтая, штаны плисовые, да сапоги козловые гармошкой. Вот те сапоги тоже реквизировали. Я малой был, да запомнил: раскулачивать приходил гад одноногий - Семён Овражный; вот кому бы я кровя-то пустил! Пусть бы он как ужака повилял, под сапог попавшая. Вот и отлились мои слезыньки боженьке, пришло наше времечко!... Я всё помню! Как в Котласе-городе на заготовках пухли, как потом домой на хутор вернулись, а дома-то и нет - под школу забрали! Как батю арестовали да увезли... Как в колхоз ихний записали, как там за трудодни хрип рвал, да последний хрен без соли доедали, зато на займы без конца собирали... Ничего я им не прощу!