Д Замполит - Провокатор

- Как знал, ну да... Сколько уже обысков прошло?

Коля показал мне четыре растопыренных пальца.

- И наблюдение за типографией выставлено. И одного из рабочих “завербовали”.

- Отлично, еще пару раз и можем печатать газету хоть в открытую.

- Эээ… - Николай удивленно уставился на меня. - Вы уверены, что обыски будут еще?

- А мы полиции опять подскажем, - подмигнул я Муравскому. - Пристав уже сейчас скучает, а после шестого обыска любое сообщение, что у нас в типографии нечисто, будет просто выкидывать. Тем более, что наблюдение и агент ничего даже подозрительного, не говоря уж о противозаконном, не обнаружит. А вы пока подготовьте жалобу обер-полицмейстеру на то, что полиция, не иначе как по наущению злопыхателей, мешает работать добропорядочной типографии.

И вот еще что, Коля. Разузнайте, пожалуйста, как можно усыновить Митю Сомова.

***

Осень 1900

Собко, оставшийся “на хозяйстве” в Париже, прислал пространную телеграмму - переговоры с жадноватыми бельгийцами все тянулись и тянулись, и он предлагал закончить их одним ударом, установив роялти за патент в размере всего лишь одного франка с каждого оборудованного двумя устройствами вагона. Я прикинул - если подпишут бельгийцы, выступавшие ныне в роли, так сказать, законодателя железнодорожной моды, то за ними рано или поздно подтянутся немцы и французы, что означает перевод всех дорог Европы на нашу сцепку, а это минимум миллион вагонов, то есть многолетние и немалые платежи. А поскольку я больше рассчитывал на алмазы из Кимберли, то отбил Васе ответ с одобрением этой идеи и отказом от всех поступлений в его пользу.

Ну и пошла лавина, первый договор подписали сразу, еще через неделю, после некоторого обалдения, такие же соглашения заключили французы и немцы, а на подходе были Италия и Австро-Венгрия. Прочей же мелочи вроде испаний-румыний и деваться будет некуда, подвижной состав-то строят только большие страны, значит, все новые вагоны будут с нашими устройствами по определению, а весь парк обновится лет за десять-пятнадцать.

Еще в конце телеграммы Собко в очень аккуратных выражениях сообщал, что Варвара, оставшаяся “подышать воздухом Парижа”, крутит там новый роман и, похоже, подумывает вообще стать невозвращенкой.

Не сильно-то я и удивился - все ведь к тому и шло, сколько-нибудь глубоких чувств к ней не было, да и первый разрыв очень помог, поставил мозги на место.

Доброхоты из числа коллег Василия Петровича передали слухи из Петербурга о том, что воодушевленный успехами российских путейцев Хилков вроде бы представил нас и Проскурякова, автора проекта Красноярского моста, к орденам. Так что надо было опять собираться в дорогу, выставка заканчивалась в ноябре и было бы неплохо лично присутствовать на закрытии, принять положенные дипломы и заскирдовать заслуженные лавры.

В Париж я поехал южным путем, через Вену и Цюрих. По итогам давно ожидаемого разговора с Герцлем я стал “христианским сионистом”, то есть обязался способствовать эмиграции евреев в Палестину. В ответ у Теодора нашлись так интересовавшие меня связи с “алмазной мафией” Амстердама, причем к обоюдной выгоде - хочешь, чтобы дело сладилось, дай людям заработать.

В Цюрихе же меня встретил страшно довольный жизнью Эйнштейн. У него случилось сразу два знаменательных события - он закончил политех и стал швейцарцем, за что и принялся меня благодарить.

- Полноте, Альберт! В чем тут моя заслуга? - я улыбнулся. - Вы сами добились всего.

- Вы! - Эйнштейн энергично кивнул. - Именно вы, герр Скамов, дали мне место, на котором я смог заработать достаточную сумму для подачи прошения о гражданстве.

Я пожал плечами:

- Ну заработали бы где-нибудь еще.

- Нет, я неоднократно пытался, но ничего не получалось. Так что окончанием Политеха я обязан Марселю Гроссману, который ходил на все лекции и конспектировал их для меня, а вот гражданством - только вам.

- Тогда предлагаю отметить это. Кстати, там пришли заказанные мной статьи Лоренца из журнала голландской Королевской академии, полагаю, вам будет интересно ознакомиться.

И мы отправились в тот же ресторанчик, что и в день нашего знакомства, куда через полчаса примчался и посыльный от Хагена с только что пришедшей телеграммой, отправленной несколько недель назад из Ломе, столицы германского Тоголенда, наконец-то добравшейся до Москвы и срочно пересланной Муравским. Текст гласил, что завтра в Гамбург должен прийти пароход, на котором прибудут господа Ротринг и Сван.