Михаил Нестеров - Сталинский сокол. Комэск

«Как хорошо бы найти станцию, где стоят эшелоны, полные этих нелюдей, этих юберменшей, вообразивших себя хозяевами моей жизни и жизней миллионов других людей! Зачем просто так падать на землю, когда это можно сделать с гораздо большим смыслом?» – вяло подумал лейтенант, но руки делали все сами, и машина снова выровнялась над самой землей, а затем опять полезла вверх.

С высотой пришла уверенность, что линию фронта удастся перетянуть, но судьба приготовила новый сюрприз. В кабине явно запахло дымом, самолет горел. Олег посмотрел налево, летчик, вроде Горобченко, отчаянно махал рукой, было понятно, что он показывает, чтобы Северов прыгал. Вдалеке проплыла деревушка с церковью, значит, линия фронта давно уже пройдена, можно прыгать. Но тут Северов понял, высота слишком мала, а он с трудом двигается и соображает. Подниматься хоть немного выше машина отказывалась категорически, значит, надо попытаться ее посадить. Кабина заполнялась дымом, надо открыть фонарь, но как это сделать? Левая рука плохо слушается, а правой рукой надо держать ручку управления. Но Олегу удалось удержать ручку левой рукой, правой после нескольких попыток он открыл фонарь. Дым сразу потянуло из кабины, но показались языки пламени. Левой рукой Олег закрыл от огня лицо, глаза защищали очки.

Вот и аэродром. Посадка с ходу, на брюхо. Истребитель тяжело проскреб днищем по снегу, оставляя за собой борозду и разбрасывая вокруг куски обшивки. К счастью, предупрежденные аэродромные службы уже держали наготове пожарную машину и сумели быстро подъехать и погасить огонь. Северов посадил машину с краю взлетно-посадочной полосы, так что своим самолетом не закрыл полосу другим. Один за другим садились самолеты, из них выбрались пилоты, бежали к тому месту, где из дымящегося самолета доставали Северова.

Комбинезон защитил летчика от ожогов, но его пришлось резать. Весь левый бок Северова был залит кровью, кровь текла также из раны на левой стороне нижней челюсти, заливая шею. Сознание уплывало, но Олег, увидев склонившихся над ним Ковина и Горобченко, прошелестел:

– Все сели?

– Все сели, все, командир! – закричал Горобченко.

– Отойдите, не мешайте! Расступитесь! – Врач решительно раздвинул стоящих кругом летчиков и механиков, за ним несли носилки.

Дальнейшее Олег помнил какими-то обрывками. Его перевязывали, везли, снова перевязывали, снова везли. Между перевязками и перевозками сознание пару раз включалось в операционной. Боль приходила и притуплялась, снова приходила и снова отступала. Иногда рядом слышались голоса, но Олег плохо понимал смысл сказанного, слова в голове не связывались в осмысленные фразы. Одно из включений сознания принесло ощущение, что левая рука затекла и не слушается, потом пришла мысль, что ее просто нет.

Окончательно Северов пришел в себя в поезде. Он не сразу сообразил, что мир вокруг покачивается и движется потому, что он находится в вагоне. Вместе со слухом и зрением вернулось и обоняние. В нос ударил запах хлорки, крови, каких-то лекарств, тот специфический запах, который царит в любом помещении, где лежит несколько десятков раненых людей, часть из которых не имеет шанса на дальнейшую жизнь.

Вагон был обычный, плацкартный, на удивление теплый. Северов лежал на верхней полке ногами к окну и мог наблюдать раннее утро за окном. Солнце вставало, ярко освещая заснеженное поле и лес. Пейзаж неторопливо проплывал за окном, снег блестел и искрился на лапах елей и сосен, висел на их ветвях. Олег физически ощутил запах морозного леса, тот легкий шум, когда снег тихо падает с ветвей деревьев и кажется, что по лесу кто-то идет. И он понял, что не умрет.

Летчик попробовал пошевелить пальцами рук и ног, и ему это удалось. Отозвалась и левая рука, та самая, про которую он думал, что ее больше нет. Это приободрило Северова, он попробовал покрутить головой, и это ему тоже удалось. Увидеть, кто лежит на нижних полках, Олег не смог, но соседа, вернее, соседку разглядеть смог. Это была девушка лет двадцати трех, русоволосая, коротко стриженная, с лихорадочным румянцем на впалых щеках. Сквозь перестук колес ясно доносилось ее хриплое дыхание.

В вагоне началась утренняя суета. По проходу заходил медперсонал, какой-то низкий женский голос отдавал распоряжения, стали просыпаться раненые. К Северову подошла женщина лет сорока, по-видимому, врач, и, перехватив его взгляд, улыбнулась.

– Очнулся, наконец. Молодец, теперь пойдешь на поправку! Как самочувствие?