Валерий Строкин - История с Малыми Тмутараканями [СИ]

И неожиданно посох Руха вспыхнул. Он не загорелся, а засиял, словно в его руках была небесная, живая и пульсирующая, молния.

— Бегите! — предостерегающе закричали волхвы чужакам, парализованным тем, что они видели.

— А, я?! Что мне делать? — Юлиан бросился к Руху, но непонятная сила отшвырнула его назад, как молотом в грудь ударила. Кузьмич успел подхватить кричащего от боли, падающего Юлиана.

— Бегите, эта сила убьет вас, вы не защищены, бегите в лог, — вновь прокричал один из волхвов.

— Скоро откроется дорога в ваш мир, — поддержал его другой.

— Но, я не хочу возвращаться, — прохрипел Юлиан, с трудом ловя ртом воздух.

— Когда закроются ворота, если удержишься, вернешься, — прошептал Рух, невидяще посмотрел на Студента. От такого взгляда, тому стало жутко.

Небо раздраженно зарокотало, теперь, по нему непрестанно проносились огненные всполохи. Кузьмич подхватил Студента и потащил его в сторону оврага. Юлиан больше не сопротивлялся. Им обоим было страшно, такие глаза, как у Руха, убить могут, испепелить на месте. Далеко впереди торопливо шли комиссар и Карпенко. Порыв ветра донес до них голос Максима: «Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает».

За их спинами один из волхвов стал подкидывать в верх заговоренное оружие и небесные стрелы метко разили их, направляемые посохом Руха. Последним вспыхнул, навсегда исчезая, именной маузер комиссара. Раздался оглушительный страшный рев небесного отца — Перуна. Порывы ветра поменяли направление и стали с силой подталкивать четверку чужаков в спины.

Комиссар и Карпенко скрылись в овраге.

— Кузьмич, погоди, отпусти меня. Слышишь, стой, я не хочу дальше идти.

Рядом ударила молния, громче пророкотал гром. Юлиан запрокинул голову. Творилось что-то непонятное, молнии переплетались внутри громовых туч; десятки, сотни, извивались словно змеи, иногда тянулись к сверкающему посоху Руха. Над оврагом появился огромный, святящийся и извивающий огненный клубок, чем-то напоминающий гигантское морское чудовище. Огненный спрут пытался дотянуться своими щупальцами до низких деревьев и кустарника, но ему мешал дотронуться яркий белый луч, бьющий из посоха чародея. Это он, словно пастух, сбивал сверкающие молнии в огромный, пульсирующий, болезненный для глаз, огненный шар. Небо возмущенно роптало, с каждым разом громче и громче, набирая гневные обертона.

— Шаровая молния. Гигантская шаровая молния, — потрясенно прошептал Юлиан.

— Она убьёт нас на открытом месте. Уходим. — Кузьмич потянул Студента, не переставая повторять: — Уходим, уходим…

Протащил сопротивляющегося юношу к краю оврага.

— Нет, пусти меня!

— Ты умереть хочешь или вернуться? Тебе ясно сказали убраться с поверхности. — Кузьмич дернул Студента, оба оступились и покатились по склону в низ.

На дне оврага не было ветра, стояла подозрительная тишина, такая, что в ушах звенело, словно кто-то предупредительно накрыл овраг гигантской ладонью. Странно, если учесть, что на верху стонали и трещали молодые деревья, порывы ветра гнули кустарник к земле, рокотал гром.

Овраг заливал слепящий, яркий, белый свет, который испускал гигантский шаровой клубок.

До Юлиана донеслись голоса Карпенко и комиссара.

— Нет, в чем ты меня обвиняешь, в предательстве? Комиссар, не смешите людей, кто поверит, что ты пытался создать колхоз в 11 веке? И ты и я, все мы будем молчать. Они тебя на кол могли посадить, если б ты только ранил кого.

— Молчи, Карпенко, лучше молчи.

— Ты Студента подстрелил, скажи ему спасибо, что он нас всех спас.

— Мы тебя будем судить.

— Ты мне не угрожай, твоих доносов я не боюсь. Смотри, комиссар, как бы тебя не засудили. — Карпенко поднес к носу комиссара кукиш. — Видел это?

— Я никогда тебе не забуду этого предательства.

— Плевать, я доброволец, завтра, нет сегодня, демобилизуюсь и до хаты.

Максим оглянулся на Кузьмича и Юлиана.

— Что, остаться хотите? Дезертировать?

— Тебе какое дело? — грубо спросил Студент.

— Я не в тебя стрелял, а в князя. Ты шкуру кулацкую прикрыл, — стал нападать Максим.

— Для меня это ничего не меняет, — ответил Юлиан.

— Я всегда чувствовал, что рано или поздно проснется в тебе несознательный элемент, нет в тебе истинного пролетарского духа, не горишь ты за революцию.

— Хорошо, что человеком остался.

— А ты Кузьмич?

— Что, я?

— Тоже хочешь остаться?