Сергей Остапенко - Ритуал [litres]

– Что это было? – спросил я у чудом выжившего под открытым небом Сани.

Он с расширившимися от ужаса глазами подошел ко мне, помог подняться и почесал затылок.

– Я метнул топор, – пояснил он. – Хотел попасть в глаз. Я его снял, но бросок был слишком сильный.

В следующий миг мы оба оказались сбитыми с ног. Земля прогнулась, потом мелко завибрировала и, несколько раз нас подбросив, дала напоследок такой толчок, что показалось, будто снизу по мне с размаху врезал ковш экскаватора. Толчки продолжались, но уже менее сильные. Я услышал, как рушатся перекрытия в подземном бункере управления. Нависшее над глинистым краем небольшого овражка дерево с треском стало крениться вниз, увлекая за собой большой массив земли.

– Боже! Кажется, наступает конец света.

– Ага.

– Пошли быстрее. Может, успеем.

Я повис на плече Сани, и он потащил меня по тропе, спотыкаясь, чертыхаясь и поминутно роняя мое все меньше трепыхающееся тело. Местность была неровная, приходилось часто взбираться по осыпающимся склонам, почти лишенным травы, а я не мог даже помочь себе, ухватившись за ствол дерева, так как единственная работоспособная рука была занята.

С гор доносился неясный гул. Поднялся ветер. Кроны волновались, тесно прилегавшие друг к другу ветви, качаясь, скрипели. Грозовые тучи, набирая скорость, катились по небосводу, угрожающе рыча.

Саня выдыхался, стараясь помогать мне взбираться. Иногда он залезал наверх и, упираясь во что-нибудь ногами, просто втаскивал меня за руку. Когда хлынул дождь, его усилия утроились, хотя эффект от них стал гораздо скромнее. Иногда нам приходилось буквально ползти по-пластунски, превозмогая боль, отплевываясь от потоков воды и грязи, из последних сил отталкиваясь закоченевшими ногами от чахлых пучков травы и узловатых корней. Разум отупел, в голове крутилась, словно заезженная пластинка, только одна мысль: мне плохо, я скоро умру, никто не может мне помочь. Обида на все и вся тщилась вырваться наружу, но закрома слез были пусты, и только бесконечная судорога в горле да непрерывная дрожь страдающего тела говорили Вселенной о том, что я ненавижу ее и проклял день своего рождения.

Насквозь промокшие одежды налились свинцовой тяжестью, но давали хоть иллюзию тепла. Несмотря на мое мычание, выражающее протест, Саня сорвал их с меня, чтобы облегчить себе ношу. Дыхание его стало прерывающимся, со лба катился пот, перемешиваясь с дождем, который он поминутно смахивал рукой. Глаза Юдина потеряли осмысленное выражение, в них читался только животный страх и жажда жизни. Но это была не паника, а, напротив, движение воли, собранной в кулак, брошенной на алтарь борьбы последней надежды, подвига духа и тела. Я – голый, бессильный, словно ворох веревок, холодный, как мертвец, – болтался у него на плече, понимая: не брось он меня, мы оба погибнем. Но воли крикнуть ему: «Оставь меня, иди сам!» – не было. Я трусил сделать этот благородный жест. Как знать, а вдруг он согласится? Мысль о том, что я останусь подыхать на склоне под проливным дождем, так близко от вожделенной пещеры, была невыносима. Нет! Вот еще усилие, мое изможденное тело поможет тебе, друг, спасать его. Что там я думал час назад? Я не боюсь рассвета? Лгун. Позер. Устроил театр в собственной голове. Да, я боюсь смерти, каких бы глубин страдания ни достиг! Устал, дружище? Ну, отдохни секунду, отдохни больше, только неси меня дальше, не оставляй! Слышишь, не бросай меня!

Мы выбрались на гребень небольшой скалы. Редкие сосны, сверкающие в сполохах молний струи ливня. Снова подземные толчки. Скользкие камни, кажется, пытаются сорваться с насиженных мест и покатиться вниз. Накрыть нас собой, наглухо запечатать под землей своей вечной печатью, скрыть от ветра, света, дождя. Под них не течет вода.

Начинающийся бред прогнала пощечина:

– Эй, очнись же!

Зрачки снова навели резкость. Искаженная усталостью физиономия Юдина выплыла из тумана. Он держал мою голову в руках.

Напрягшись изо всех сил, Юдин взвалил меня на спину и потащил. Онемевшие от холода члены уже не подчинялись моему мозгу, а обескровленное тело почти утратило всякую чувствительность. Глаза бессмысленно воспринимали набор оттенков тьмы, кружащейся в бесконечном круговороте.

Подъемы, падения, грязь, дождь, тупая боль. Так продолжалось еще какое-то время, может, полчаса или больше. Пока Юдин на горной тропе не поскользнулся и мы не скатились кубарем в какую-то яму, подобие склепа, наполовину заполненную жидкой грязью и оборванными ветвями. Юдин, побарахтавшись немного, подполз ко мне и помог освободить голову из жижи. Он взглянул наверх, и глубокие складки, возникшие от напряжения, сложились у него на лбу в новый рисунок. Я понял все. Даже при огромном желании он не сможет вытащить меня наверх из этой западни. Для этого ему нужно как минимум альпинистское снаряжение. А у него нет ничего, кроме клубка изможденных сухожилий. Но сам он, если поднатужится, вполне способен оказаться наверху. И он это сделает, потому что не захочет подыхать здесь со мной просто из чувства солидарности.