Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»

Всеми овладела радость, дворяне хотели знать подробности, но никто толком ничего не ведал. В связи с такой важной новостью наш кортеж проследовал до столицы, нигде не останавливаясь. Поскольку царская чета с младенцем ехала в богато украшенном возке, скорость поездки выходила крайне малой, в Москву мы прибыли далеко за полночь. Несмотря на ночное время, в стольном граде нас встречали усиленными стрелецкими караулами, стоявшими через каждые тридцать шагов с факелами в руках. К Ждану подъехал посыльный от дожидающихся царя бояр, с повелением размещаться на патриаршем дворе. Недосып и многочасовая тряска в седле довели меня до сомнамбулического состояния, дремать, одновременно правя лошадью, я ещё не научился. Поэтому путь по городу и размещение в патриарших палатах осталось вне моего сознания, в себя я пришёл только поутру. Неприятными сюрпризами для проснувшихся посланцев удельного Углича стали отсутствие в хоромах самого патриарха Иова и фактический режим домашнего ареста, контролируемый многочисленными стрельцами.

Два дня меня терзала гнетущая тревога, усиленная информационным голодом, новости из-за высокого тына подворья к нам не доходили. На третьи сутки ожидания в палатах вместо верховного иерарха Русской Православной Церкви появился боярин Борис Фёдорович Годунов.

Войдя в светлицу решительным шагом, царский шурин решительно подошёл к лавке, на которой я сидел, и, нависая надо мной своим грузным телом, заговорил:

– Здрав буде, княжич Дмитрий. Пошто за моей спиной козни на меня строил, животы мои себе в корысть требовал?

– Здравствовать тебе много лет, царёв слуга, конюший боярин Борис Фёдорович, – от такого напора мне стало не по себе. – В толк не возьму, о чём ты молвишь?

– Яз о Хрипелёвской волости Бежецкой пятины толкую, кою восхотел ты за себя взять, а с неё мне кормление жаловано, да прочие земли в том краю за братьями моими да дядьями, – выдал причину своего возмущения Годунов. – Да и города замосковские – Ростов и Ярославль, не велик кусок-то? Ить подавиться можно, не по чину корм.

– Не хотел яз твоих вотчин, – открещивался я от приписываемых мне козней. – Неумышлением вышло, просто попросил для умножения прибытков земли рядышком с Угличем.

– Кто надоумил тебя сие у великого государя просить? Кто подсказал в урочный час ехать челом бить, меня не известив? – подозрения грызли боярина изнутри.

– Нужда заставила, – сдавать бежичан и Ждана было никак нельзя. – Казна удельная совсем пуста. А что у великого князя и царя Фёдора Ивановича радость случится великая, о том мне благая весть случилась.

– Весть? – неожиданно растерялся Борис Фёдорович. – Ну коли так… Да и монаси троицкие за тебя горой, будто ведомо им что. А что до оскудения твово, то ты меньше на забавы чудные серебра спускай, да сброд всякий не привечай, а то уж и беглых холопов на твоём уделе обласкивают.

В запале царедворец проговорился о своих соглядатаях в моём окружении, похоже, отпираться от укрывательства особого смысла не имело.

– Полезен в хозяйстве да искусен в ремесле тот беглый, – попытался я объяснить своё поведение.

– Вот иногда чудится – хитёр ты, как змея древняя, – медленно проговорил Годунов. – А по-иному глянешь – прост как отрок совсем малых лет. Кто ж сведённого холопа прямо о прежнем хозяине спрашивает? Да чужие вотчины безыскусно просит, когда волоститель их живой да не в опале? Просьбишку твою великий государь близко к сердцу воспринял, без пожалований не останешься.

На этом беседа закончилась, и нам велели собираться для переезда в хоромы Бориса Фёдоровича. Видимо, сведениями о моей прозорливости он не хотел делиться ни с кем.

На новом московском месте жительства мы пользовались практически полной свободой. Ждан, узнав, что его спекуляция с золотыми удалась, пребывал в эйфории, не помешавшей, однако, вырученное серебро припрятать по знакомым людям, известным ему одному. Я попросил сводить меня на Пушечный и Печатный двор, разрешение Годунова получили практически сразу. Главное русское пушечное производство меня поразило, при довольно примитивной технике литья мастера умудрялись добиваться весьма хороших результатов. Пищальные литейщики являлись металлургами, инженерами и дефектологами-испытателями в одном лице. Самой плавки мне увидеть не довелось, разглядел я лишь подготовку земляных литейных форм да разбивку бракованных орудий. Годной к службе признавалась одна пушка из четырёх. Качество её выявлялось без дефектоскопов и прочих диагностических приборов, одним лишь чутьём опытного мастера да пробной стрельбой. Как ни странно, ошибок происходило совсем немного.