Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»

Направляясь к столь опасному месту ночёвки, рязанец решил узнать, на что способен потомственный воин с потусторонними силами Гушчепсе:

– Ты, друже, бился хоть раз со злыми чародеями?

– Самому не доводилось, отцу помогал два раза. Но те злые волхвыудды слабые оказались, из них быстро мы колдовскую силу выгнали, – честно признался в слабой профессиональной подготовке молодой черкес. – Жалко, оберегов нет, подмогли бы оне и укрепили.

– Вот мой оберег, – продемонстрировал язычнику нательный крест Афанасий и прибавил: – И тебе таковой завесть надобно, принять святое крещение.

– На родине многие этот знак носят, шоугенги требы под деревьями с таковой тамгой служат, – не возмутился предложением Гушчепсе. – Но у нас разрешено этот знак принимать тем, кто из отроков в мужи перешёл, а для того ратные подвиги совершить надобно. В церковь же у нас старцы ходят, токмо им дозволено с великим Богом – ТгаШхуо, единым в трёх лицах, говорить.

– Пращуры их были веры християнской греческого извода, – прокомментировал речь о черкесской религии командир малого отряда. – Потомки же веру дединскую подзабыли. Как татары в стародавние времена все степи переняли, так к ним священноучители и перестали ходить. Оттого именем они зовутся христиане, а обрядами – как есть прямые язычники, погаными именуемые, таки же, как черемисы да вогуличи. Но ништо, даст бог, вернутся к вере исконной, не искусятся на соблазны салтана турского, коий их в веру бесерменскую манит.

Ночь практически вся прошла спокойно. Приключений совсем бы не ожидалось, если б только, разбуженный от дёрганья ноги, я смог сохранить тишину. Наглая здоровая крыса пыталась отгрызть кусок моей дорогостоящей обувки – ичига из тонкого персидского сафьяна. Грызуны, особенно крупные, мне не нравились ни в этой жизни, ни в прошлой.

– Пошла прочь, – одновременно с этим криком я постарался посильней наподдать ногой по серому разносчику инфекций.

Крик и шум от метнувшегося зверька разбудили моих спутников.

– Изыди, – заорал Бакшеев, пытаясь в чуть просветлевших рассветных сумерках разглядеть врага.

Гушчепсе в этот же миг выхватил саблю и начал на звук пластать воздух саблей, одновременно произнося нараспев заклинания на неизвестном языке.

Только Божьим промыслом он умудрился никого не зарубить, размахивая клинком внутри тесного помещения баньки. Через пару минут всё, к счастью бескровно, закончилось. После такой крупной победы над нечистыми силами о сне не могло идти и речи, поэтому выехали мы пораньше, провожаемые уважительными взглядами деревенских.

Быстро уговорив всех возвращаться в Углич, обратно поехали объездной дорогой. Маршрут этот выбрали из-за того, что один из дворян обещался показать какую-то чудесную мельницу, построенную рядом с его поместьем. Пару мукомольных построек с запрудами я уже видел за вчерашний день. Впечатление их движимые течением водяные колёса и плотины, сложенные из навоза, производили грустное. То, что они давали годового оброка в сорок копеек каждая, стоило отнести на оборотистость мельников.

По дороге к местному техническому чуду, в двадцати шагах от околицы деревушки хуторка в один двор, наткнулись на рыдающую в голос женщину, удерживаемую хмурым мужиком.

– Какая напасть приключилась, с чего слёзы? – придав голосу солидность, степенно спросил юный Битяговский.

– Щедраная болесть у нас в избе, на детишек накинулась, – севшим голосом сообщил крестьянин. – Малые они, полтора леточка да три. Баба бьётся, хочет идти глянуть, как они там, со вчерашнего дня одни младенцы, да дверь припёрта. Но нельзя туда заходить ни мне, ни жёнке – мы ж сей болезнью не болели. Ежели сляжем аль помрём, всё одно детишкам не пережить, с глада сгинут.

– Я слышу, они плачут, мамку зовут. Голодно и страшно детишкам моим. Пустите, уж лучше с ними вместе помру, – причитала несчастная мать.

– Оспа тута, худо дело, – помрачнел Афанасий и с досадой обратился к хуторянам: – Чего ж вы, глупые, ни которого рябого с соседних деревень в подмогу не кликнули?

– Дочь старшую послал вчера в вечере, – оправдывался мужик. – Но нету никого, видать, или идти никто не хочет, иль, не дай бог, беда какая и с дочей случилась.

– Много лет старшенькой?

– Осьмой уже, скоро уже в лета женские войдёт, да и работы она изрядно делала, вполовину от матери, береги её Господь от несчастья.

– Эх, невелика, что ж ты через дремучий лес сам не пошёл, на ночь глядя-то? Верно, скормил ты свою дщерь волкам, в последние годы пропасть их расплодилось, – настроение у рязанского воина стало далёким от радужного.