Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– Известие, как известие, – пожал плечами Самсонов, делая вид, что особенного ничего не услышал. Но и, по правде говоря, сказанное до него полностью не дошло. Молодой человек обмяк и уставился в угол комнаты. Прошло около минуты. Гостья неотрывно смотрела на него, понимая всё.

– Когда… узнала… то есть, сколько уже? – продолжая смотреть мимо, спросил он.

– Два месяца, – Людмила медленно откинулась на спинку. Движение говорило об одном – самое тяжелое позади.

– И… что будем делать?

– Я? Рожать.

– А меня из решений вычеркнула?

– Из своих решений можно вычеркнуть только себя. Или ты про цветы на день рождения… ребенка? – легкая усмешка пробежала по лицу.

– Да что ты… будто… – Самсонов дернулся, – будто я против. Рожать так рожать.

Гостья опустила глаза, расправляя и складывая снова мокрую тряпку. Минуту они сидели молча.

– Спасибо и на том, – наконец выдавила она.

Молодой человек почувствовал – наступил момент, который не минует ни один мужчина в мире, ни в какие времена. И момент этот отличается от всех других только тем, что обязывает сказать особые слова. Но и включать особое место, где они должны прозвучать. Одни – поведут к трагедии, другие свяжут сердца. Но прежде каждый из мужчин неизменно попадает в петлю времени, которое застывает для них. В эти несколько секунд или минут все, вложенное в человека, прожитое и пройденное, бросается на весы судьбы. И слова… те или другие, медленно всплывая и отражая совершённое, выстраиваются перед ним, уже диктуя свою волю.

Так и Самсонов, чувствуя необходимость сказать что-то, да не что-то, а главное, самое нужное сейчас в этом месте, ставшем, как и всё остальное, особым, испытывал тягостное неудобство от недосказанного и, понимая, что должен сделать, не решался. Он встал и начал ходить по комнате. Озадаченность известием, наконец, достигла сознания. Но оно продолжало и продолжало путаться. И хотя молодой человек давно был готов и давно выучил те слова, его выбил из колеи факт, что не он подготовил Людмилу к известию, на которое решился, а она – к своему. Самсонов вдруг почувствовал всю нелепость рассуждений о границах познания, местах и времени, понимая, какие мысли занимали девушку сейчас. Событие определилось само – и по времени, и по месту. Одномоментно и прямо на глазах. Легко превратив рассуждения из значимых даже не в свою прелюдию, а в пустую болтовню.

У Самсонова было много женщин, многие встретились на его пути. Точнее, «на путях порока и излишеств», как говорил сам, касаясь темы. Но в часы одиночества, думая о них, выбирал, оценивал и делил. Среди случайных встреч память сохранила и тех, кто оставил не просто воспоминания, а еще порывы, искренность, нежность… но и рубцы, боль. В эти короткие мгновения они прошли перед ним, становясь окончательно прошлыми эпизодами веселой, но безрадостной жизни.

Наш герой вспомнил, как одна из «тронувших» его чувства и желания, лишь тревожила первые, зато будила вторые. Три года тех отношений не казались ему тогда чем-то незавершенным, незаконченным и тем более ущербным. И он испытывал благодарность к ней.

Вспомнил и ту, которая, тараторя без умолку, заставляла ощущать себя более мужчиной, и благодарность к ней совсем иного рода – могло случиться – обернулась бы браком. Но не случилось.

В те часы одиночества, вспоминая прошлое, пусть короткое, но приятное, Самсонов часто задавался вопросом: не упустил ли он своего счастья? Не проехал ли остановки? Не потратил ли жизнь, сделав ее «отчаянно-беспутной» уже не на словах?

Но сколько не примерял и не примерялся, выходило, что лучше женщины, чем Людмила, ему не встретилось, и лучшего времени, чем нынешнее, никогда не было. Потому и случившееся не стало тем досадным обстоятельством или опрометчивым шагом как у других. Любые частности, поступки и перемены в его жизни последний год заканчивались одним: он ждал звонка. Ждал встречи, голоса, заботы. И если боль или досада приходили, то не с той стороны, не от женщины, которая сидела сейчас… робкая и беспомощная перед ним.

Удивляло мужчину и то, что внутренне он оказался готов к такому шагу. Более того – рад. «Измотанность» или «истасканность» были тому причиной, или же просто наступивший возраст, а может сама Людмила, подумать Самсонов не успел. Мысли пронеслись, задев те веточки сознания, которые и должны были задеть, встряхнуть. Слово «потревожить» уже не подходило. Что-то упало с них, рассыпалось и ожило. Всё укладывалось в размер ожиданий, по срокам и месту. Будто кто-то тихо и твердо сказал ему: пора.