Игорь Вереснев - Упрямое время

Я успел. Как раз успел, чтобы увидеть. Мне снова показывали, ещё с одного ракурса – теперь «опель» летел мне навстречу. Тёмно-вишнёвый капот смял детскую фигурку, перекусил пополам. Словно акулья пасть щёлкнула…

– Мужчина, вам плохо?

Плохо. Мне очень плохо! Так плохо, что самому под этот «опель» проклятый броситься хочется.

Мужичёк с сизым носом был на своём посту. Привычно шагнул навстречу.

– Добрый день, уважаемый!

– Что, выпить не с кем?

– Дык! Не с кем. Душа, понимаешь, просит, – постучал он себя гулко по грудаку, точь-в-точь, как в прошлый раз, – а не с кем. А я же не алкаш, чтобы в одиночку пить.

Я тоже не алкаш. Но сейчас только и остаётся, что напиться. Чтобы больше ни о чём не думать.

– Ну давай выпьем.

Мужик сразу расцвёл.

– Вот и добренько! Я счас сбегаю, пузырь возьму. Ты не думай, деньги у меня есть, потом посчитаемся. Ты какую уважаешь?

– Без разницы. По своему вкусу бери.

– Добренько, добренько! Я мигом. И пойдём, посидим где-нить на лавочке.

– У меня и посидим. Я в этом доме живу.

– Дык и я в этом. Что я тебя раньше не видел?

– Я недавно квартиру снял.

– А, вон оно как. Ты один живёшь, что ли?

– Один.

– А я семейный. Супружница у меня, детки. Так что не приглашаю к себе, извини.

– Да беги ты уже!

– Дык, мигом я, мигом…

Минут через двадцать мы расположились на кухне. Из закуски у меня наличествовали только застывший омлет да четвертинка хлеба. Ну, не закусывать собрались, выпивать.

На правах хозяина я разлил по первой. Мужик тут же подхватил свой стакан.

– За знакомство, что ли? Меня Миша зовут.

– Гена.

– Вот и добренько.

Водочку он опрокинул в себя смачно, только булькнуло. Видно, опыт употребления у Мишани немалый имелся. Отломил кусочек ржаного, занюхал, морщась. Зажевал вдогонку.

– А что, Гена, ты смурной такой? Случилось чего у тебя?

Я усмехнулся криво.

– Давай по второй примем, а потом уж по душам калякать начнём.

– Правильно. Как моя супружница говорит, «между первой и второй перерывчик небольшой».

– Что же ты с супружницей пузырёк не давишь?

– Дык, сам сказал – по душам поговорить охота. А с супружницей разве по душам получится? Баба есть баба, у неё другое на уме. А ты чего один? В разводе или волю любишь?

– И в разводе, и волю люблю.

Вторая тоже пошла хорошо. И как-то легче стало внутри, спокойнее. Будто осаждаться начала вся та муть, что мозги мне загадила.

– А «смурной» я, Миша, потому что дочку у меня сегодня убили.

– Да ты что?! – у мужика даже рожа вытянулась. Чуть омлет не уронил. – Как?!

– Мент машиной сбил на переходе. Ненавижу козлов!

– Аааа… – мужик вздохнул. Взял бутылку, разлил по третьей. – Тогда давай не чокаясь. Помянём. Как звали-то дочку?

– Ксюша. Оксана.

– Царство небесное рабе божьей Оксане.

Эту Миша выпил неторопливо, с чувством. И закусывать не стал, лишь кулаком занюхал.

– Сколько лет дочке было?

– Двенадцать.

– Дитё невинное. Крепись, Гена. Говорят, невинные души прямиком в царство небесное возносятся, так что дочка твоя в раю. А тебе крепиться нужно и терпеть. И Бога не забывать. Чтобы сподобил увидеться с ней в загробной жизни.

– Ты что, Мишаня, крепко верующий?

– Крепко или нет, не знаю. Тут сейчас эти ходят… «Свидетели». Вот они крепко верующие. Библию читают, песни всякие поют, про конец света рассказывают. А я думаю – баловство это. Деды-прадеды наши православными были, и мы от веры их отступать не должны. Здесь неподалёку храм имеется, небольшой, но приятный. Заходишь вовнутрь, там иконы, свечи горят. Батюшка, опять же. Душевно. Не часто туда наведываюсь, но если праздник какой религиозный – обязательно. А ты что, в Бога не веруешь? Без веры нельзя, Гена. Кто кроме Бога поддержит и утешит нас в страданиях наших?

– Что ты знаешь о страданиях?

Миша опять вздохнул, разлил по четвёртой.

– А ведь у меня тоже дочку, можно сказать, убили. Давно, ещё во младенчестве. В роддоме прямо. Сестра недоглядела, когда купала. Может, выпимши была, или ещё как. Сунула в кипяток и сварила.

– Как сварила?! И что?

– Что-что? Младенчику много надо? Померла дочка. Давай и её помянем.

Помянули. Ни омлета, ни хлеба у нас уже не осталось. И выпивки – на донышке. Когда успели?

– А медсестра? – снова начал я. – С ней что сделали?

– Что с ней сделаешь? Халатность, сказали. Отстранили от младенчиков. На полгода.

– Отстранили?! И всё? Да её пожизненно посадить, и то мало!