Игорь Николаев - Символ Веры

Боскэ тяжело сглотнул, подавляя очередную волну горьковатой желчи. подступившей почти что к основанию языка. Подумал, что таким манером через день или два он сможет даже немного поесть, не рискуя снова опозориться. Постарался отвлечься и подумать о чем-нибудь другом.

- Леон, пожалуйста, сядьте, как положено, - процедил сквозь зубы Франц. - Мы обращаем на себя внимание.

Гильермо хотел было ответить, что сейчас он никак не обращает на себя ничье внимание, потому что божьи люди находятся в закрытом купе на двух человек размером примерно с келью для покаяния. Но подумал, что не время и не место. Вид у Франца был слишком измотанный и нервический.

Боскэ молча вытянул ноги и сел, сложив руки на груди в машинальном жесте самозащиты, почти обхватив себя. Франц лишь тяжело вздохнул и поправил старую драную занавеску, прикрывающую окно с мутным бельмом запыленного и треснувшего стекла. Ветер снаружи сменился, и клубы дума от паровозной трубы накрыли вагон. Тяжкий, специфический запах топки и горелого угля заполнил купе. Гильермо склонил голову, пряча нос и рот в воротнике халата - беглецы по-прежнему оставались в том, что успели надеть. От халата ощутимо несло рвотой, однако вонь от всего вагона и паровоза казались Боскэ еще более отвратными.

- Пойду, поговорю с нашими ... спутниками, - предупредил Франц.

Боскэ молча кивнул. На самом деле суть сказанного пролетела мимо него, потому что будущий понтифик пытался решить тяжелую жизненную дилемму. Природа все настойчивее требовала отдать ей долг выпитого, однако сама мысль о том, чтобы еще раз посетить вагонную уборную казалась Боскэ сродни добровольному нисхождению в ад.

Открыть и закрыть тонкую фанерную дверь оказалось делом непростым. Сначала ее пришлось чуть приподнять, затем переместить в нужное положение, протиснуться наружу, повторить ту же операцию в обратном порядке, с внешней стороны. Напоследок Франц глянул в сторону Гильермо, печально скрючившегося в углу купе. Подумал с легким оттенком жалости, что немолодой уже монах не заслужил такой участи - оказаться в положении гонимого беглеца, в старом вонючем вагоне, в окружении тряпья, нищебродов и банды наемной сволочи. Но затем Франц подавил огонек сострадания, решив, что для нее еще найдется время.

Они все были здесь, восемь человек, считая главаря и его спутницу - не то заместителя, не то любовницу, а может и то, и другое сразу. Вообще вагон изнутри походил на тренировочную версию ноева ковчега, то есть был набит всевозможными тварями земными, от людей до птиц в плетеных корзинах. Все они как-то делили старый вагон, наполовину разгороженный узкими пеналами купе, а наполовину свободный от любой обстановки. Собственный скарб путешественников - как правило, туго набитые баулы, брезентовые сумки-tasche немецкого образца и корзины - здесь был и постелью, и сиденьем, и столом. Франц хоть и являлся опытным путешественником, раньше в жизни не поверил бы, что столько людей с поклажей могут не только разместиться в обычном Fahrwerk, но и относительно свободно в нем перемещаться.

Главарь банды как раз стоял у окна, всматриваясь в унылый пейзаж - сплошь пустоши в желто-серой гамме. При виде его мрачной щетинистой физиономии Францу сразу расхотелось общаться, однако отступать было как-то не с руки.

- Добрый день, - нейтрально зашел кардинальский посланник.

- Добрый, - неопределенно отозвался наемный сопроводитель, глянув на гостя исподлобья и склонив голову. Голос у него был не слишком приятный, как и ощутимый акцент во французской речи. Словно шилом по стеклу водят. И взгляд...

Вообще вся банда Франца сильно нервировала и даже пугала, хотя, разумеется, он это всеми силами скрывал. То были люди иного мира, с которым монах сталкивался очень редко и по суровой необходимости. Вот Байнет оказался бы здесь на своем месте.

Байнет...

Франц опять вспомнил мрачного и сурового коллегу. Вспомнил с куда большей теплотой, чем это случалось при жизни воинствующего коллеги. Да, Андерсен здесь чувствовал бы себя уверенно и уместно.

Предводитель банды счел тему исчерпанной и снова отвернулся к окну, куда в этот момент как раз бросило особо черный и вонючий клуб угольного дыма. Франц поежился, стараясь понять, что сейчас следует сделать или сказать.

«Хольг», как называли главаря его же спутники, вообще производил немного странное впечатление. Наметанный глаз Франца ловил слабые, едва заметные признаки хорошего воспитания и, пожалуй, что безоблачного детства. Построение фраз, отношение к этой его «Родригес», более-менее правильная речь. Однако при этом Хольг выглядел абсолютно естественно и на своем месте в окружении «ганзы». Если когда-то он и происходил из bonne famille, то определенно многое случилось с той поры. Достаточно для того, чтобы человек с хорошим воспитанием вписался как влитой в компанию из нескольких сомнительных белых, двух совсем диких негров, какого-то араба и даже - Господи, помилуй - китайца.